Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

— ...Если бы Фишер был действительно замешан в это дело, тогда бы он не стал мне все это рассказы­вать, зачем ему это? — заключил Кудряшев свое со­общение Никитину.

— Затем, чтобы отвести от себя подозрения и вте­реться к тебе в доверие, — ответил Никитин. — Ну что ж, хорошо. Пусть он думает, будто мы ему абсолютно доверяем. Ты правильно сделал, что сразу приехал сюда.

3

Недели две назад, перед заходом солнца, рыбачка Олеся Семенчук увидела

на волнах одинокую лодку. Похоже было, что сидевший на корме человек лишил­ся ума: лодка плыла бортом к ветру и волны захле­стывали ее. Парус оторвался от шкотов и полоскал­ся на ветру. Того гляди, лодку перевернет!

Свежело, и хотелось скорее добраться до дома, но Олеся сказала братишке Петрусю, чтобы правил к лодке, — видно, беда случилась с неизвестным ры­баком.

Окровавленный, полузамерзший рыбак оказался совсем молоденьким пареньком, никак не старше Олеси. Он до того ослабел, что не мог поднять головы. Олеся хотела было забуксировать его лодку, но паренек остановил ее:

— Утопи мою лодку, сейчас же утопи!.. И про меня никому не сказывай...

В село они пришли затемно, и Олеся порадовалась, что по дороге к хате им не попалась ни одна душа.

Встревоженный таинственным происшествием, Пет-русь вскипятил воду. Ему было всего одиннадцать лет, но он жил у моря и наслышался рассказов про контрабандистов. Уж не контрабандист ли этот дядь­ка? Сдать бы его, лешего, в милицию!

— Молчи, — шепнула Олеся, когда брат сказал ей о своей догадке.

Дрожащими руками девушка перевязала парень­ка,— в левом плече страшная сквозная рана, — на­терла ему грудь и поясницу скипидаром, укутала одеялом, шалью и кацавейкой, а он лежал и долго еще цокал зубами.

 — Олесе думалось: «Неизвестный — не злодей, а несчастный». И когда он пил воду, спросила:

— Откуда ты, хлопец? Как звать тебя?

— Лодку утопила? — с трудом прохрипел па­рень.— Никому не говори обо мне... До Одессы дале­ко ли?

. — Сорок две версты до города.

Паренек опустил голову на подушку и больше ни­чего не сказал.

...Минуло две недели. Никто в селе не знал, что в хате рыбачки Олеси жил посторонний человек, что все эти дни она спасала его от смерти.

Рана начала подживать (крепко просолила ее морская вода), но больного схватила горячка, и у не­го отнялись ноги.

Он часто бредил. И, слушая хриплый шепот, Оле­ся поняла, что спасенный ею парень и впрямь не злой человек.

Приходя в сознание, он тревожно и строго спра­шивал:

— Олеся, чего я болтал?

— Сормово вы вспоминали какое-то, Волгу-ре­ку, — отвечала она.

Но не только это узнала Олеся из бессвязных ре­чей незнакомца. Да зачем тревожить больного!

— Больше ничего я не говорил? — допытывался парень. — Если я опять начну болтать, ты меня водой окати...

— Кто ты будешь? Родня-то твоя где? — спраши­вала больного Олеся, наклоняясь к изголовью.

Он молчал, будто не слышал, и опять бредил, требовал сапоги, пел «Смело, товарищи, в ногу». Де­вушка закрывала ему ладонью рот и шептала бра­тишке:

— Беги

на двор, погляди, нет ли кого под окнами... На четырнадцатый день утром Олеся написала записку и послала Петруся в город, в Губчека, а на следующую ночь в хату тихонько постучались. Олеся вышла в сени, окликнула:

— Кто там?

— Олесе Семенчук письмо...

Вскоре Олеся и какой-то мужчина вынесли па­ренька по огородам к кустам, где стояла запряжен­ная в тарантас лошадь, уложили его.

— Спасибо тебе, красавица! — сказал мужчина и пожал Олесе руку. — Запомни: не видела ты нас.

— До свиданья, Олеся! — прошептал парень.— Я еще увижу тебя. Я со дна морского тебя достану.

— До свиданья! — прошептала она.

Лошадь скрылась в темноте, а Олеся все еще стоя­ла у черных рогатых кустов. Ей казалось, что, кроме покойных родителей (их по весне убили бандиты), кроме единственного родного брата Петро, у нее ни­кого и никогда не было ближе и роднее этого боль­ного чернявого парня. Неужели он только затем и появился, чтобы исчезнуть, так и не назвав своего имени?

4

К удивлению Яшки Лимончика, часовщик Бори­сов назначил ему дневное свидание в кабачке Печесского. Они сидели за тем же столиком, у оркестра, где у Яшки произошла печальной памяти встреча с Ерма­ковым.

Борисов был в костюме портового рабочего, Ли­мончик также предпочел явиться в скромной одежде мастерового.

Настороженно глядя на входную дверь, Яшка ти­хо спросил:

— Зачем мы заявились в этот кабак? Нас же, того гляди, схватят тут, как пить дать, схватят.

— Вы ничего не понимаете —спокойно ответил Борисов, наливая в стакан пива.— Здесь сейчас самое безопасное место. Никитину в голову не придет, что мы днем сидим в таком месте.

Борисов отпил пива и закусил снетками.

— После провала Орехова вам нужно исчезнуть из этого города. Я даю вам отпуск на полгода. Вас должны забыть в Одессе. Антос доставит вас в Стам­бул.

Яшка с равнодушным видом пил пиво.

— Но для этого... — Борисов помолчал. — Перед этим вы должны либо уничтожить «Валюту», либо сделать так, чтобы она недели на две вышла из строя. Антос не любит встречаться со «Старой черепа­хой».

— А я люблю легкую работу,— иронически проце­дил Яшка. — Это все-таки легче, чем поймать за хвост комету...

— Если надо будет, поймаете и комету,— сухо сказал часовщик.

5

Серафим Ковальчук затосковал. Может быть, он просто устал: такая жизнь — ни сна, ни отдыха! До­мой скоро дорогу забудешь. Шкалика с друзьями вы­пить некогда, словом перекинуться.

Сегодня утром, улучив минутку, Серафим попы­тался было побеседовать с Андреем Ермаковым по душам и откровенно признался, что ему надоело чуть ли не круглые сутки мотаться на шхуне у при­брежных скал: «По настоящему делу душа тоскует». Ермаков озлился: «Какого еще настоящего дела тебе захотелось? Водку, что ли, давно не пил?..»