Шрифт:
Пролог
Осень захлестнула Город безжалостной петлей – и Город сдался. Съежился в преддверии холодов и слишком длинных, слишком темных ночей.
– Куда? – взглядом спросила Ольга, остановившись у кромки тротуара. Под ноги ей плавно опустился еще один лист клена, присоединился к своим бурым, скукоженным, превращающимся в прах собратьям.
Куда? Не все ли равно? Уберечься от этого сырого, холодного вечера, от равнодушия алчущего города, в пасть которого сегодня была брошена очередная жертва.
–
Она молчала, кажущаяся слишком бледной в мертвенном свете уличных фонарей. В ее глазах было ожидание. Она знала, что он произнесет… и ждала.
– Но мы еще успеем на последнюю электричку…
По ее губам скользнула улыбка – настолько слабая, что он усомнился – возможно, это ему просто померещилось?
В следующую секунду она спросила:
– Чего же мы ждем?
Тогда он поймал частного извозчика. Мужик скользнул взглядом по его долговязой фигуре в черных джинсах и черной же куртке-ветровке, потом его равнодушные глаза остановились на Ольге и утратили свое равнодушие. Заломив цену едва ли не вдвое выше положенной, он сально ухмыльнулся. Кирилл вяло подумал, что не мешало бы съездить по его широкой морде, и он с удовольствием сделал бы это…
Но не здесь. Не сейчас. Не в присутствии тоненькой девушке в пальто цвета "беж". Девушки, чей взгляд на мгновение сделался беспомощным, таким же, как четверть часа назад, когда Ольга открыла ему дверь, и он переступил порог, глупо спросив:
– Я тебе не помешал?
Но ему необходимо было ее увидеть. И сейчас он больше всего боялся, что она передумает, уйдет, оставит его наедине с этой промозглой ночью, рваными серыми облаками, сквозь которые проглядывал бело-голубой лунный диск, черными скелетами стремительно теряющих свою листву деревьев…
Наедине с навязчивой мыслью о том, как дико и бессмысленно все, что он сегодня сотворил.
…Грязный вагон электрички был пуст, если не считать пары бомжеватых личностей, от которых отчетливо разило дерьмовым спиртным.
Ольга устроилась в конце вагона, у окна. Кирилл уже собрался сесть напротив, по привычке, но что-то заставило опуститься на ту же скамью, рядом с ней. Может, снова ее взгляд – почти зеркально отразивший его ощущения – неуверенность, опаску, желание… какое? Избавиться от одиночества? Хоть на один вечер вернуть часть прошлого? Или просто согреться в предчувствии надвигающихся холодов?
Ему страшно захотелось придвинуться к ней вплотную, обнять за плечи, может, зарыться лицом в ее волосы…
и разреветься, как мальчишке.
Потому. что она знала. Наверняка знала. Иначе и не согласилась бы уйти с ним в осеннюю сырую ночь, оставив матери коротенькую записку: "Я с Кириллом".
Он подумал о том, с кем она сейчас в действительности. Вспомнил виденное месяц назад – остановившийся у портика драмтеатра темно-вишневый "Вольво", вышедшего из машины очень высокого мужчину с седеющими висками, который, распахнув дверцу с противоположной стороны, подал руку девушке, годящейся ему в дочери… но для дочери слишком красивой.
– Как долго нам ехать? – ее негромкий голос оборвал болезненное воспоминание.
– Минут двадцать пять.
Он не придвинулся к ней ближе, но своими холодными пальцами коснулся ее теплых, с которых она стянула перчатку.
Руки она не отдернула. Он подумал, как неуместна его ревность вообще, сейчас же – в особенности.
Ступив на платформу, с обеих сторон окруженную черным, зловещим частоколом ельника, она поежилась.
– Безумие… мы заблудимся.
– Нет, – он чуть сильнее сжал ее ладонь, – Мы пойдем по широкой просеке. Тут недалеко.
Она издала немного нервный смешок.
– К тому же, тьма не кромешная… Полнолуние…
Он обнял ее за талию, притянул к себе. Ее губы были холодными, но не вялыми. Через несколько мгновений он ощутил ее тонкие пальцы на своем затылке, потом она несильно оттолкнула его.
– Идем туда, где можно согреться. Идем… быстрее.
Через двадцать минут они свернули с просеки и через довольно широкий луг вышли, наконец, к деревне, на отшибе которой и стоял ветшающий домишко – наследство его давно умершего деда.
– Пожалуйста, посвети, – он протянул Ольге зажигалку, сам достал из кармана куртки связку ключей.
Она провернула крошечное зубчатое колесико, и в свете язычка пламени он легко повернул ключ в тяжелом висячем замке, на который запирался домишко, откуда, собственно, и красть-то было нечего – разве что ветхую мебелишку да потертые половики?
В нос ударил приятный, щекочущий обоняние аромат свежих яблок.
– Урожайный год, – пояснил он, подал Ольге огромное розовобокое яблоко из холщового мешка, стоящего в сенях.
Приблизившись к печному зеву (крошечную комнатушку освещала шестидесятиваттная лампочка под стареньким абажуром), присел на корточки, стал закладывать в печь поленья.
Ольга присела на тахту, не раздеваясь. Он повернулся к ней, когда в печи разгорелся огонь, едва не сказав: "Сейчас будет тепло", его остановил ее взгляд, он вдруг испугался, что в следующую секунду Ольга расплачется…
но она не расплакалась.
Через минуту он выключил свет.
…Зарывшись лицом в ее густые волосы, проваливаясь в сладкую дремоту, он внезапно словно воочию увидел заново освещенную мягким осенним светом улочку, выходящего из черного БМВ мужчину в дорогом пальто, лицо этого мужчины, повернувшееся к нему, и понимание того, что случится в следующую секунду… очень отчетливое понимание в блекло-голубых глазах, завороженно уставившихся на предмет, извлеченный им из внутреннего кармана мотоциклетной кожанки.