Капризы женской любви

Леонидова Людмила

– Что ты! – уверила ее я. – Ваш труд очень ценен. Столько женщин, которые не могут сами родить и очень хотят ребенка!

– Знаете, почему я занялась этой темой? – Слезы высохли. – Моя мама умерла при родах. У нее было больное сердце. Ей нельзя было... нель-зя. – Она снова зашлась.

– Вот видишь. Если бы ей кто-то помог, то и ты бы родилась, и мама твоя осталась в живых. – Я, как могла, уговаривала Сандру.

– Нет, девчонки с факультета психологии дразнятся, говорят, что наша наука аморальна, потому

что у таких детей, которых вынашивают не ро-ди-те-ли... – Она стучала зубами.

– Да-да, я поняла... принести тебе попить?

– Не на-до. У детей, которых мы выводим, – продолжила она самобичевание, – словно в инкубаторе цыплят, у них... не будет с родителями внутренней связи.

– Какой связи?

– Внутренней, которая через утробу матери передается.

– Что это еще за связь? – забеспокоилась я.

– Они проводят эксперименты с младенцами.

– Кто?

– Студенты с факультета психологии.

– У них своя наука, у тебя своя.

– Говорят, что дети, даже только что рожденные, безошибочно определяют своих мам.

Я задумалась. Ребенок, которого я рожу Стиву, будет несчастным. Он никогда меня не забудет. Именно об этом говорит Сандра.

– Малышам, которым было отроду двенадцать дней, – продолжила она, – давали соску, соединенную с магнитофоном, где была записана речь разных женщин, в том числе и их мам. При первых же звуках, произнесенных матерью, малютка выплевывал соску и начинал прислушиваться. Вы понимаете, о чем я говорю?

– А на другие голоса не реагировал?

– Нет. – Сандра покачала головой. – А в детском саду провели еще более необычный эксперимент. Мам всех маленьких детишек попросили поносить одинаковые ночные рубашки, пометили их и предложили малышам найти ту, которую надевала именно их мама. Выложили перед ними весь ворох.

– И что?

– Дети по запаху нашли «свою». И те, кто скучал и плакал по своим родителям, сразу успокоились. Как бы мама где-то рядом.

– Я не верю.

– Я тоже не поверила. Они позвали меня посмотреть на этот эксперимент.

– Хоть кто-нибудь ошибся?

– Один.

– Студенты-психологи выяснили, что у него проблемы в семье. Ребенок привыкает к голосу матери, находясь еще в ее утробе. Он любит ее подсознательно, он связан с ней всем своим существом. А потом еще выяснилось, что у того ребенка, который не опознал рубашку, мать – бывшая наркоманка.

– С ней не могло быть связи?

– Не знаю.

– Ты не думай об этом. – Мне было очень жаль девушку. – Сколько наук, и одна опровергает другую. – Я хотела привести пример, но как назло ни один не лез в голову. – Запомни, ты и вы все здесь делаете очень нужное и полезное дело. Не раскисай. И не жалей себя. Думай, как непросто сейчас тем, кому ты уже перенесла эмбрион.

– Да, я с вами согласна. – Она вытерла слезы и надела

на глаза мутные очки. – Или той женщине, что родила мулата. Да?

– Конечно! – обрадовалась я, что мне удалось ее уговорить.

– У женщины, родившей темного ребенка, могло произойти то, что случается крайне редко, да и пока замечено только в животном мире.

– Что? – Я напряглась.

– Мой профессор в университете, он защищался по этой теме, объяснил уникальную возможность родить белым родителям темного ребенка.

– Это как? – Волосы на моей голове, кажется, встали дыбом.

– Пока опыты проводились только на лошадях.

– Слава Богу! – успокоилась я.

– Вы не расстраивайтесь, ведь у вас же в России нет черных.

– Девочка, с чего ты взяла? Только не говори мне, что если я держалась с ним за руку...

– Этот феномен называется телегония. – Сандра не обратила внимания на мою реплику. – «Теле» – даль, «гонос» – происхождение. Слово греческое. – Когда Сандра начинала говорить о науке, она преображалась. Ее некрасивое очкастое лицо превращалось в одухотворенное. – Впервые об этом заговорил приятель Чарлза Дарвина. Вы слышали о Дарвине?

– Сандра, я окончила институт.

– Да-да, хотя я думала, что вы изучаете Мичурина.

– Ты замечательно ориентирована в нашей науке, только Дарвина мы проходим еще в школе.

– Приятно слышать. Он ведь великий английский ученый. Так вот близкий друг Дарвина, граф Мортон, занимался биологическими экспериментами. Телегонию определяли как влияние первого партнера самки на признаки потомства последующих ее беременностей от других партнеров. Я понятно говорю?

– Не очень, но я попробую разобраться.

– Между заводчиками, разводившими лошадей, существовало довольно распространенное мнение, что первая случка, если она сопровождалась оплодотворением, могла влиять на последующие потомства. Понимаете? В том смысле, что потомство от этих последних кое-что заимствует от первого отца. Так, кобыла этого самого графа Мортона, имеющая семь восьмых арабских кровей и одну восьмую английской, была покрыта кваггой. Квагга – это род зебры, только менее полосатой. И родила помесь.

– Ясно, если скрестить немецкую овчарку с бульдогом, получится дворняжка.

– Да, но тут вот в чем дело. Через два года она же...

– Кобыла Мортон?

– Нет, это не имя кобылы, а фамилия графа. – Сандра была ко мне очень терпелива.

– Да-да, я перепутала.

– Она была покрыта жеребцом ее же породы, но рожденные жеребята были похожи на кваггу по различным признакам, в том числе по темным полосам вдоль хребта. – Сандра посмотрела на меня победоносно, как учитель математики, с блеском доказавший теорему Пифагора.

Я осмысливаю информацию, и она мне совсем не нравится.