Капут
Шрифт:
– Ruhe! Тишина! – неожиданно рявкнул фельдфебель.
Подошла группа офицеров во главе со старым, высоким и худым, несколько сутулым полковником с короткими серыми усами, при ходьбе он слегка волочил ногу. Полковник окинул пленных рассеянным взглядом и заговорил монотонно и спешно, глотая слова, торопясь закончить едва начатое, по окончании каждой фразы он, глядя в землю, делал длинную паузу. Он сказал, что выдержавшие экзамен с честью и т. д. и т. д… Ефрейтор перевел слово в слово короткую речь полковника, потом от себя добавил, что правительство Москвы потратило миллиарды на школы, перед войной он был школьным учителем в Мелитополе и знает это; он сказал, что не выдержавшие экзамена пойдут работать чернорабочими и землекопами, тем хуже для них, если ничему не научились в школе. Казалось, его беспокоило, чтобы все читали хорошо и выразительно.
– Сколько
– Сто восемнадцать, – ответил фельдфебель.
– По пять за раз, и две минуты на каждую группу, – сказал полковник.
– За час должны успеть.
– Jawohl [197] , – сказал фельдфебель.
Полковник сделал знак одному из офицеров, держащему под мышкой пачку газет, и экзамен начался.
Пятеро пленных сделали шаг вперед, взяли протянутые офицером газеты (старые номера «Известий» и «Правды», найденные в колхозной конторе) и принялись громко читать. Полковник поднял левую руку с ручными часами и остался стоять с поднятой рукой, следя за стрелкой. Газеты напитывались дождем и, намокнув, опадали в руках пленных; бледнея, краснея и потея, они спотыкались на каждом слове, запинались, заикались, путали ударение, пропускали строчки. Читать умели все, но с трудом, за исключением одного, почти мальчика, тот читал уверенно, неторопливо, изредка отрывая взгляд от газеты. Ефрейтор слушал с иронической усмешкой, в которой сквозило легкое презрение, в качестве переводчика он был судьей. Арбитром. Он пристально следил за читавшими, с наигранной, зловещей неторопливостью переводя взгляд с одного на другого.
197
Так точно (нем.).
– Halt! [198] – сказал полковник.
Пятеро пленных оторвались от газет и ждали. Когда фельдфебель по знаку арбитра крикнул: «Не сдавшие идут налево, сдавшие – направо», первые четверо не сдавших понуро пошли налево, по рядам пленных пробежал молодой смех, веселый и злорадный крестьянский смех. Даже полковник опустил руку и рассмеялся, офицеры и фельдфебель тоже, засмеялся и ефрейтор. «Ох, бедные, – говорили пленные провалившимся товарищам, – пошлют вас на дорожные работы таскать камни на горбу». И смеялись. Стоявший пока в одиночестве сдавший подсмеивался над неудачливыми товарищами больше всех. Смеялись все, кроме рабочих, эти твердо смотрели в лицо полковнику и молчали.
198
Стой! (нем.)
Пришла очередь следующей пятерки, и эти тоже старались читать, не спотыкаясь на каждом слове, ставя правильно ударение, что удалось только двоим, остальные трое, краснея и бледнея от стыда и тревоги, сжимали в руках газеты и облизывали сухие губы.
– Halt! – сказал полковник.
Пятеро пленных подняли головы и вытерли газетами пот.
– Вы, трое, налево, двое – направо! – пролаял фельдфебель по знаку ефрейтора.
Товарищи подшучивали над провалившими экзамен: «Бедный Иван, бедняга Петр!» – толкали в плечо, мол, придется таскать камни. И смеялись. Один из третьей пятерки читал отлично, он отчетливо произносил слова и поглядывал на полковника. Он читал старый номер «Правды» от 24 июня 1941 года, где на первой странице было написано: «Немцы напали на Россию! Товарищи солдаты, советский народ победит, захватчик будет разбит!» Слова звонко разносились под дождем, смеялся полковник, смеялись ефрейтор и фельдфебель, офицеры, смеялись все, пленные смеялись тоже, с восхищением и завистью глядя на товарища, читавшего как школьный учитель.
– Молодец! – сказал ефрейтор; светящийся от радости, он казался гордым этим пленным как своим учеником.
– Тебе направо, – сказал фельдфебель сладким голосом, дружески подтолкнув сдавшего экзамен.
Полковник посмотрел на фельдфебеля, словно собираясь что-то сказать, но сдержался и слегка покраснел.
Довольные сдавшие в правой группе смеялась, с насмешкой поглядывали на незадачливых товарищей, указывали пальцем на себя: «Мы-то грамотные!», показывали на проваливших экзамен и говорили: «А вам – таскать не перетаскать камни!» Только
– Schnell! Быстрее!
Экзамен продлился почти час. Когда последние трое закончили двухминутное чтение, полковник повернулся к фельдфебелю и приказал: «Пересчитать». Фельдфебель стал считать, водя пальцем: «Ein, zwei, drei…» Проваливших экзамен в левой группе оказалось восемьдесят семь, сдавших – тридцать один. По знаку полковника стал говорить ефрейтор с видом недовольного своими школярами учителя. Он сказал, что разочарован, сожалеет, что пришлось многих отсеять, он был бы доволен, если бы экзамен сдали все. В любом случае пусть провалившиеся не падают духом, с ними будут хорошо обращаться, жаловаться не придется, пусть проявят больше усердия в работе, если не преуспели на школьной скамье. Пока он говорил, сдавшие сочувственно посматривали на неудачников, молодые подталкивали друг друга локтем в бок и посмеивались. Когда ефрейтор закончил, полковник приказал фельдфебелю: «Alles in Ordnung. Weg!» [199] – и в сопровождении офицеров направился прямо к штабу. Офицеры оглядывались и тихо переговаривались между собой.
199
Все по порядку. Пошли! (нем.)
– Вы остаетесь здесь, завтра вас отправят в рабочий лагерь, – сказал фельдфебель левой группе. Повернулся к правой и лающим голосом приказал построиться. Едва пленные построились в шеренгу, касаясь один другого локтем (они смеялись, довольные, и поглядывали на левую группу с насмешливым видом), фельдфебель их быстро пересчитал и сделал знак эсэсовцам, ожидавшим в глубине двора. Потом скомандовал: «Кругом, вперед марш!» Пленные повернулись кругом и пошли, усердно топая ногами по грязи. Когда шеренга оказалась перед стеной колхозного двора, фельдфебель скомандовал «Halt!», повернулся к эсэсовцам, уже расположившимся позади пленных с автоматами наизготовку, прочистил горло, сплюнул и крикнул: «Feuer!»
При звуке выстрелов почти подошедший к дверям штаба полковник остановился и резко обернулся, остановились и обернулись и офицеры. Полковник провел рукой по лицу, как бы вытирая пот, и вместе с офицерами вошел в штаб.
– Ach so! Вот так! – сказал ефрейтор из Мелитополя, проходя мимо меня. – Нужно очистить Россию от этого грамотного сброда. Умеющие хорошо читать и писать рабочие и крестьяне опасны. Все они – коммунисты.
– Nat"urlich, – ответил я. – Но в Германии все, и рабочие и крестьяне, умеют отлично читать и писать.
– Немецкий народ – народ высокой Kultur.
– Естественно, – ответил я, – народ высокой Kultur.
– Nicht wahr? – сказал со смехом ефрейтор и направился к штабу.
Я остался один посреди двора перед провалившими экзамен по чтению пленными, меня знобило.
Позже, с нарастанием таинственного страха, расползавшегося в их глазах белым пятном, немцы стали расстреливать пленных с плохими ногами, тех, кто не мог ходить; стали сжигать деревни, где отряды по реквизиции не смогли собрать столько-то и столько-то зерна и муки, столько-то и столько-то кукурузы и овса, столько-то и столько-то лошадей, столько-то и столько-то скота. Когда стало не хватать евреев, начали вешать крестьян. Их вешали за шею или за ноги на ветвях деревьев на сельских площадях возле пустых пьедесталов, где еще недавно стоял гипсовый Ленин или Сталин, их вешали рядом с омытыми дождем телами евреев, качавшимися уже много дней под черным небом, рядом с еврейскими собаками, повешенными на тех же ветках, что и хозяева.
– А, еврейские собаки, die j"udischen Hunde, – говорили, проходя мимо, немцы.
По вечерам, когда мы останавливались в селе на ночь (это было в сердце казацких поселений на Днепре) и разжигали огонь для просушки насквозь промокшего обмундирования, солдаты переругивались между собой сквозь зубы и со смехом приветствовали друг друга: «Еin Liter!» Говорили не «Heil Hitler!», а «ein Liter!» [200] . И смеялись, протягивая к огню распухшие ноги в белых волдырях.
200
Один литр (нем.).