Капут

Малапарте Курцио

Опираясь о стену, чтобы не поскользнуться на мокром полу, он повернулся и показал круглые выпуклые ягодицы, на которых отпечаталась текстура деревянной полки. Обретя наконец равновесие, он поднял руку и открыл было рот, но стекающий по лицу пот залил его и помешал сказать «Heil Hitler». По этому знаку, который окружающие приняли за команду начать бичевание, голые мужчины подняли плети-веники, вначале отхлестали друг друга, потом по общему согласию принялись хлестать плечи, спину и бока Гиммлера, постепенно увеличивая силу ударов.

Березовые ветки оставляли на вялых телесах белые отпечатки листьев, отпечатки сразу же становились розовыми и быстро исчезали. Неустойчивая поросль из березовых листьев появлялась и тут же исчезала

с кожи Гиммлера. Нагие мужчины поднимали и опускали веники с дикой яростью, только короткий свист тяжелого дыхания вылетал из распухших губ. Вначале Гиммлер пытался защититься, укрывая лицо руками, он смеялся вымученным смехом, выдававшим злобу и страх. Когда веники перешли к пояснице, голый Гиммлер стал подставлять ударам то один, то другой бок, прикрывая живот руками; поднимаясь на цыпочки, он втягивал голову в плечи и хохотал под ударами истерическим смехом, будто страдал скорее от щекотки, чем от избиения. Наконец Гиммлер увидел оставленную нами открытой дверь и, прокладывая себе дорогу вытянутыми вперед руками, скользнул в проем, преследуемый не перестававшими хлестать его голыми людьми, подбежал к реке и нырнул в воду.

– Господа, – сказал Дитль, – в ожидании, пока Гиммлер закончит купание, я приглашаю вас выпить по стаканчику в моем доме.

Мы вышли из леса, пересекли лужок и, следуя за Дитлем, вошли в небольшой деревянный дом. Мне показалось, что я переступил порог милого домика в горах Баварии. В камине с треском пылали еловые дрова, приятный запах смолы расходился в теплом воздухе. Мы принялись пить, крича хором «Nuha!» и всякий раз по сигналу Дитля и Менша поднимая бокалы. Пока остальные с пуукко и ножами Alpenj"ager в руках наблюдали, как Менш и де Фокса изображали заключительные моменты корриды (Менш был быком, де Фокса – торреро), генерал Дитль сделал знак Фридриху и мне следовать за ним, мы вышли из зала и вошли в его кабинет. В углу у стены стояла полевая койка. На полу лежали шкуры полярного волка, на полевой койке вместо покрывала – великолепная шкура белого медведя. Пришпиленные стальными кнопками, на стенах висели многочисленные фотографии с горными пейзажами: там были виды Торри-дель-Вайолет, Мармолады, Тофаны, виды Тироля, Баварии, Кадоры. На столе у окна в кожаной рамке стояла фотография женщины с тремя девочками и одним мальчиком. Женщина выглядела изящной и безыскусной. Из соседней комнаты доносился резкий голос генерала Менша, сопровождавшийся взрывами смеха, дикими воплями, хлопаньем ладош и шарканьем ног. От голоса Менша звенели оконные стекла и стоящие на камине оловянные бокалы.

– Пусть парни развлекутся немного, – говорит Дитль, растянувшись на койке.

Генерал обращает к окну взгляд, взгляд северного оленя, обреченный и унылый, – и у него тоже этот непостижимый звериный взгляд, каким смотрят глаза мертвого человека. Белое солнце падает сбоку на деревья, на казармы Alpenj"ager, выстроившиеся вдоль лесной опушки, на деревянные офицерские домики. С реки доносятся голоса и смех купающихся. Гиммлер, розовый живот Гиммлера. Птица кричит на ветвях сосны. Дитль закрыл глаза, он спит. Сидящий в накрытом волчьими шкурами кресле Фридрих тоже закрыл глаза и спит, откинув руку, его другая рука лежит на груди – маленькая, белая, детская рука. Хорошо быть мертвым. Далекий рокот моторов повисает в серебристой зелени березовой рощи. Далеким пчелиным гулом гудит в высоком, прозрачном небе самолет. В соседней комнате продолжается оргия с дикими криками, со звоном разбитых бокалов, с хриплыми голосами и буйным детским смехом. Я склоняюсь над Дитлем, победителем Нарвика, героем немецкой войны и немецкого народа. Он тоже Зигфрид и вместе с тем он – кот, герой и вместе с тем – kopp^aroth, жертва, kaputt. Хорошо быть мертвым.

Из соседней комнаты сквозь шум ссоры прорывается высокий

голос Менша и низкий – де Фокса. Я выглядываю за порог. Менш стоит перед бледным и потным де Фокса. У обоих в руках бокалы, у окружающих их офицеров – тоже.

Генерал Менш говорит:

– Выпьем за здоровье сражающихся за свободу Европы. Выпьем за Германию, Италию, Финляндию, Румынию, Венгрию…

– …Хорватию, Болгарию, Словакию… – подсказывают остальные.

– …Хорватию, Болгарию, Словакию… – повторяет Менш.

– …Японию…

– …Японию… – поторяет Менш.

– …Испанию… – говорит граф де Фокса, посол Испании в Финляндии.

– Нет, за Испанию – нет! – кричит Менш.

Де Фокса медленно опускает бокал. Его лоб блестит от пота.

– …Испанию… – повторяет де Фокса.

– Nein, nein, Spanien, nicht! – кричит генерал Менш.

– Испанская «Голубая дивизия», – говорит де Фокса, – сражается на Ленинградском фронте вместе с немецкими войсками.

– Nein, Spanien, nicht! – кричит Менш.

Все смотрят на стоящего перед генералом бледного и решительного де Фокса, испанец смотрит на Менша с гордостью и гневом.

– Si vous ne buvez pas `a la sant'e de l’Espagne, – говорит де Фокса, – je crierai merde pour l’Allemagne [401] .

– Nein! – кричит Менш. – Spanien nicht!

– Merde pоur l’Allemagne! [402] – кричит де Фокса, поднимает бокал и смотрит на меня сверкающим взглядом триумфатора.

– Браво де Фокса, – говорю я, – ты победил.

– Vive l’Espagne, merde pour l’Allemagne!

– Ja, ja! – кричит Менш, поднимая бокал. – Merde pour l’Allemagne!

401

Если вы не выпьете за Испанию, я крикну: «Германия – дерьмо!» (фр.)

402

Германия – дерьмо! (фр.).

– Merde pоur l’Allemagne! – повторяют все хором и поднимают бокалы. Все обнимаются, кто-то падает на пол, генерал Менш ползет на четвереньках, пытаясь схватить бутылку, которая медленно катится по деревянному полу.

XVII

Зигфрид и лосось

– Обитые человеческой кожей кресла? – недоверчиво спросил Курт Франц.

– Именно так, обтянутые человеческой кожей кресла, – повторил я.

Все рассмеялись. Георг Бендаш сказал:

– Удобные, должно быть, кресла.

– Да, очень мягкая и тонкая кожа, – сказал я, – почти прозрачная.

– В Париже, – сказал Виктор Маурер, – я видел книги, переплетенные в человеческую кожу, а вот кресла не доводилось видеть никогда.

– Эти кресла стоят в замке графа ди Конверсано в Апулии, в Италии, – сказал я, – они сделаны приблизительно в средине XVII века. Граф ди Конверсано убивал своих врагов и приказывал сдирать с них шкуру, сдирать со всех: священников, дворян, мятежников и бандитов, а потом повелевал обить ею кресла для большого зала в своем замке. Там есть кресло, спинка которого обтянута кожей с груди и живота одной монахини. Еще и сейчас видны груди и соски, они потерты и блестят от долгого использования.

– От использования? – сказал Георг Бендаш.

– Не забывайте, многие сотни людей садились в те кресла за три столетия, – сказал я. – Мне кажется, этого времени достаточно, чтобы потерлась даже грудь монахини.

– Этот граф ди Конверсано, – сказал Виктор Маурер, – наверное, был настоящим чудовищем.

– А шкурами всех убитых вами в эту войну евреев, – сказал я, – сколько сотен тысяч кресел можно было бы обтянуть?

– Миллионы, – сказал Георг Бендаш.

– Шкура еврея ни на что не годится, – сказал Курт Франц.