Капут

Малапарте Курцио

А Олави Коскинену, произносившему с поднятой рюмкой «м`alianne», он сказал:

– Спасибо, я не пью.

Но губернатор пристально посмотрел на него:

– Vous refusez de boire `a notre sant'e? [357] Я тихо сказал де Фокса:

– Ради Бога, Августин, не оплошай, говори всегда «да», ради Бога, только «да».

И де Фокса говорил «да», постоянно «да», он всякий раз поднимал бокал и говорил «м`alianne», он краснел, его лоб сверкал от пота, глаза неуверенно блуждали за запотевшими стеклами очков. Помоги нам Бог, думал я и смотрел на него.

357

Вы отказываетесь выпить за наше здоровье? (фр.)

Наверное, приближалась полночь. Окутанное тонкой туманной вуалью солнце сверкало на горизонте, как завернутый в папиросную бумагу апельсин. Призрачный северный свет с леденящей силой врывался в открытые окна, ослепительно, как в хирургической операционной, освещая необъятных размеров зал в стиле финского модерна с низким потолком, белыми стенами и розоватым березовым полом, где мы сидели за обедом вот уже шесть

часов. Высокие узкие окна выходили на широкую долину Кеми и Оунаса и на заросли Оунасваары на горизонте. На стенах висели несколько старинных ryya, домотканных ковров, сработанных лапландскими пастухами и финскими крестьянами на их примитивных ткацких станках, и милые глазу гравюры шведов Шёльдебрандта и Авеелена и француза виконта де Бомона. Один очень ценный ryya с вытканными на нем деревьями, северными оленями, луком и стрелами был выполнен в розовых, серых, зеленых и черных тонах, второй – тоже очень редкий ковер – в доминирующих белом, розовом, зеленом и коричневом. Гравюры изображали пейзажи Остроботнии и Лапландии, виды Оулу, Кени, Оунаса, порта и рыночной площади в Рованиеми. (В конце XVIII и в начале прошлого века, когда Шёльдебрандт, Авеелен и виконт де Бомон вырезали на медных листах эти прекрасные гравюры, Рованиеми был всего лишь большим селением финских первопроходцев, лапландских рыбаков и пастухов оленьих стад, живших в рубленых домах, окруженных высоким частоколом: все селение грудилось вокруг рынка, кладбища и красивой деревянной, выкрашенной в серое церкви, построенной итальянцем Басси в неоклассическом шведском стиле, украшенной деталями во французском стиле Людовика XV и в русской менере времен Екатерины Великой – эти детали встречаются в белой крашеной мебели, которой гордятся старые дома финских пионеров Северной Остроботнии и Лапландии.) Между окнами и над дверью висели старинные пуукко с гравированным лезвием и костяной рукоятью, обтянутой тонкой мягкой кожей северного оленя. У каждого сидевшего за столом финна на поясе тоже висел свой пуукко. Губернатор сидел во главе стола на накрытом шкурой белого медведя стуле. Я сидел, неизвестно почему, по правую руку от губернатора, а посол Испании граф Августин де Фокса, непонятно почему, – по левую от него руку. Де Фокса был недоволен.

– Ce n’est pas pour moi, tu comprends, – говорил он мне, – с’est pour l’Espagne [358] .

Титу Михайлеску тоже был пьян, он говорил де Фокса:

– Ah! C’est pour les Espagnes, n’est-ce pas? Pour tes Espagnes [359] .

Я пытался успокоить де Фокса, «я не виноват», говорил я ему.

– Tu ne repr'esentes pas l’Italie, toi, et alors? Pourquoi es-tu assis `a sa droite? [360] – говорил де Фокса.

358

Это нужно не мне, пойми, это нужно Испании (фр.).

359

А! Так это нужно Испаниям, не так ли? Твоим Испаниям (фр.).

360

Вот ты не представляешь Италию, и что же? Почему ты сидишь по правую от губернатора руку? (фр.)

– Il repr'esente ses Italies, n’est-ce pas, Malaparte, que tu repr'esentes tes Italies? [361] – говорил Михайлеску.

– Tu gueule! [362] – говорил ему Августин.

Я сходил с ума от пьяных разговоров и слушал, как с заторможенной и церемонной злостью спорили между собой Михайлеску и де Фокса.

– Ne t’en fais pas, le Gouverneur est gaucher [363] , – говорил ему Михайлеску.

361

Он представляет свои Италии, не правда ли, Малапарте, ты представляешь твои Италии? (фр.)

362

Ну, ты и морда! (фр.)

363

А я тебе говорю, что губернатор – левша (фр.).

– Tu te trompes, il n’est pas gaucher, il louche [364] , – отвечал де Фокса.

– Ah, s’il louche, ce n’est pas la m^eme chose, tu devrais protester [365] , – говорил ему Михайлеску.

– Tu penses qu’il louche expr`es pour me faire asseoir `a sa gauche? [366] – говорил де Фокса.

– Bien s^ur, il louche expr`es [367] , – отвечал Михайлеску.

Тогда граф Августин де Фокса, посол Испании, обратился к Каарло Хиллиле, губернатору Лапландии:

364

Ты ошибаешься, он вовсе не левша, он косоглазый (фр.).

365

А, ну если он косой, это меняет дело, ты должен протестовать (фр.).

366

Ты думаешь, что это из-за косоглазия он посадил меня слева от себя? (фр.)

367

Конечно, он явно страдает косоглазием (фр.).

– Monsieur le Gouverneur, je suis assis `a votre gauche, je ne suis pas `a ma place [368] .

Каарло

Хиллиля удивленно посмотрел на него:

– Comment? Vous n’^etes pas `a votre place? [369]

Де Фокса поклонился:

– Vous ne trouvez pas, que je devrais ^etre assis `a la place de Monsieur Malaparte? [370]

Губернатор еще более удивленно посмотрел на него, повернулся ко мне и спросил:

368

Господин губернатор, я сижу слева от вас, но я не на своем месте (фр.).

369

Как? Вы уже не на вашем месте? (фр.)

370

Вы не находите, что я должен сидеть на месте господина Малапарте? (фр.)

– Comment? Vous voulez changer de place? [371] Все недоуменно смотрели на меня.

– Mais pas du tout, je suis assis `a ma place [372] , – отвечал я.

– Vous voyez? – сказал с триумфом губернатор, повернувшись к послу Испании. – Il est assis `a sa place [373] .

Тогда Титу Михайлеску сказал де Фокса:

– Mais, mon cher Augustin, tu ne vois pas que Monsieur le Gouverneur est ambidextre? [374]

371

Как? Вы хотите сменить свое место? (фр.)

372

Вовсе нет, я сижу на своем месте (фр.).

373

Вот видите, он сидит на своем месте (фр.).

374

Ну, дорогой Августин, разве ты не видишь, что господин губернатор и левша и правша одновременно? (фр.)

Де Фокса покраснел, протер салфеткой очки и сконфуженно сказал:

– Oui, tu as raison, je ne l’avais pas remarqu'e [375] .

Я сурово посмотрел на Августина:

– Tu as trop bu [376] .

– H'elas! – отвечал Августин с глубоким вздохом.

Мы сидели за столом уже шесть часов, и после красных раков из Кеми, после шведских закусок, после свинины и копченых оленьих языков, после супа из капусты и свиных шкварок, после огромных, цвета девичьих губ, лососей из Оунаса, после жаркого из оленины и печеной медвежатины, после салата из подсахаренных огурцов на туманном горизонте трапезы между пустыми бутылками водки, мозельского и «Шато Лафита» на небосклоне цвета авроры появился наконец коньяк. В этот традиционный для финского обеда час коньяка все неподвижно сидели в глубоком молчании и только пристально смотрели друг на друга, прерывая тишину одним лишь словом «м`alianne».

375

Да, ты прав, у меня больше нет возражений (фр.).

376

Ты слишком много выпил (фр.).

Хотя трапеза подошла к концу, челюсти губернатора Каарло Хиллиля продолжали издавать глухой, продолжительный, почти угрожающий звук. Ему было чуть больше тридцати, этому низкорослому человеку с очень короткой, глубоко ушедшей в плечи шеей. Я смотрел на его толстые пальцы, могучий торс, короткие, мускулистые руки. У него маленькие, косого разреза глаза под тяжелыми красными веками, неширокий лоб, темно-русые вьющиеся, даже курчавые коротко стриженные волосы и полные, синеватые, чуть потрескавшиеся губы. Он говорил, низко опустив голову, почти касаясь подбородком груди, и всякий раз поджимал губы, поглядывая снизу вверх. В его глазах сверкал диковатый хитрый огонек, он поглядывал на всех упрямым тяжелым взглядом.

– Гиммлер – гений, – сказал Каарло Хиллиля, стукнув кулаком по столу. В то утро он четыре часа беседовал с Гиммлером, чем был очень горд.

– Heil Himmler, – сказал де Фокса и поднял рюмку.

– Heil Himmler, – сказал Каарло Хиллиля, посмотрел на меня суровым осуждающим взглядом и добавил: – И вы хотите заставить нас поверить, что встречались и разговаривали с Гиммлером и не узнали его?

– Повторю еще раз: я не знал, что это был Гиммлер, – ответил я.

Несколькими днями раньше, вечером в вестибюле отеля «Похьянхови», у лифта стояла группа немецких офицеров, а возле самой двери – среднего роста человек в гитлеровской форме, похожий на Стравинского, с монгольскими чертами лица, выдающимися скулами, близорукими рыбьими глазами, отливавшими белизной за сильными линзами очков как за стеклом аквариума, во взгляде застыло странно жестокое, отвлеченное выражение. Он громко говорил и смеялся. И уже закрывал скользящую дверь лифта, собираясь нажать кнопку, когда я сноровисто протиснулся между офицерами, прежде чем они могли задержать меня, и влетел в лифт. Удивленный человек в форме сделал движение вытолкнуть меня, я, в свою очередь, оттолкнул его тоже и, закрыв дверь лифта, нажал кнопку. Так я оказался в железной клетке с глазу на глаз с Гиммлером. Он удивленно, несколько раздраженно смотрел на меня, побледнев и, как мне показалось, несколько обеспокоившись. Отступив в угол кабины и вытянув руки как для защиты, он внимательно смотрел на меня своими рыбьими глазами и нервно дышал. Я удивленно посмотрел на него. Сквозь окна лифта мелькали офицеры и гестаповцы, спешно скачущие вверх по лестнице, сталкиваясь друг с другом на площадках. Я повернулся к человеку в форме и попросил извинения за то, что, прежде чем нажать кнопку, не спросил, какой ему нужен этаж.