Карельская сага. Роман о настоящей жизни
Шрифт:
Тому, кто живет в городе и поедает ягоды лишь в виде джема или варенья из банки, никогда не понять, каково это – часами стоять, наклонившись и отмахиваясь от полчищ комарья, мошки, оводов, изнывая от жары или пронизывающего ветра, остерегаясь змей, добывать эти бесценные дары природы. Кажется, вот он, брусничник или черничник, вот болото, где кочки буквально усеяны крупными красными ягодами клюквы. Бери и собирай, ягоды везде, повсюду. Но первое впечатление обманчиво. И в самом деле ягоды всюду. Но нужно уметь поднимать каждую веточку, каждую травиночку, чтобы до них добираться и не пропускать ни одной. А случается,
Ведро было наполнено брусникой почти до краев, и на подходе стояло еще одно, когда до Алексеича донесся едва ощутимый запах папиросного дыма. Он не придал этому значения, как и Кирилл, насобиравший в свое небольшое ведро ягод почти до половины, когда, переходя на другую кочку, увидел невдалеке, за порослью молодых березок, двух человек – мужчину и женщину. Осенью почти весь поселок выходил в лес и набирал ягод на варенье и грибов на сушку и засолку на зиму. К тому же километрах в четырех-пяти, за вторым озером, начиналась территория лесничества, и туда осенью часто наведывались охотники.
Кирилл беззаботно ползал на коленях и собирал горстями ягоды, проговаривая про себя новое загадочное слово «Гагры», когда услышал совсем рядом треск веток. Он поднял голову. Рядом с Алексеичем стоял мужчина. В руках у него было ружье. Алексеич же ничего не видел и не слышал, когда собирал ягоды или отправлялся на тихую охоту. Всё вокруг мгновенно переставало существовать. Был лишь он, корзина, кусты и трава в радиусе пары шагов, да натиравший поясницу широкий ремень, на котором болталась старая алюминиевая фляга с водой.
– Эй, – грубо окликнул его незнакомец.
– А… это ты, Матвей, – произнес, выпрямившись, Алексеич. – Иди своей дорогой, мы с братом дальше не пойдем, уйдем скоро.
– Нет, уйдешь не скоро, а сейчас, ты понял? Ты куда зашел? Ничего не попутал? По мне так все уже давным-давно знают, что сюда соваться не стоит.
– Как это не стоит? Тут всё общее, лес общий, ягоды общие. Вон их сколько. Мы же тебе не мешаем, не топчем ничего. Да и дальше на мыс мы не пойдем, и без того хорошо сегодня набрали.
– Зубы-то мне не заговаривай, – Матвей покачивал зажатым в руке ружьем. – Убирайся отсюда.
– Не груби мне, пожалуйста. Председатель колхоза сказал, что в лесу вокруг могут грибы и ягоды собирать все, а вот в лесничество ходить нельзя. И тебе говорил.
– Мне плевать, что он там говорил. У него своя правда, у меня своя. Еще посмотрим, кто кого. А ты явно попутал что-то. Знаешь, что делают с теми, кто попутал и воду мутит почем зря?
Кирилл плохо понимал суть разговора. Он стоял и, открыв рот, смотрел то на Матвея, то на Алексеича. Куда и, главное, кто должен уйти? Ведь они не в чужом огороде и даже не на помосте чужой пристани на озере, откуда было так удобно удить рыбу.
– Матвей, Матвей, пожалуйста, ты мне обещал, оставь их в покое, пойдем дальше, пожалуйста, Матвей, – голосила бежавшая по тропинке женщина.
Бежать ей было тяжело: к
Алексеич спокойно отряхнул с себя листья и куски засохшего мха, заглянул в ведро, поставил его так, чтобы оно не перевернулось:
– Говорю же, мы тебе не мешаем. Нам осталось собрать совсем немного. Иди дальше, вон туда, там брусничник еще не тронут, даже тропинка не примята. Здесь всё равно уже только остатки, вот мы их соберем и уйдем.
– Убирайся, – сдавленно сказал Матвей.
Его руки дрогнули, в них завертелось ружье, оно щелкнуло. Матвей даже не целился, просто выставил ружье вперед. Его жена пыталась что-то сказать, дернулась вперед, но тут грянул выстрел. Он был настолько громким, что вокруг, у деревьев, в болотных сосенках и в дальнем ельнике заклокотали птицы, захлопали крыльями и взмыли вверх. Выстрел долго возвращался со всех сторон эхом, соперничавшим по громкости с самим выстрелом.
Кирилл от испуга закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что Алексеич схватился рукой за шею. Женщина бросила корзины, подбежала и выхватила у Матвея ружье.
– Убирайся отсюда и его с собой забери, – не унимался он. – Убирайся, пока не пристрелил к чертовой матери.
– Матвей, Матвей, успокойся, – причитала женщина, поглаживая его спину. – Успокойся, родной.
Они развернулись, Матвей поднял с земли брошенные женой корзины. Они спешно шли к лесу. Женщина пару раз оборачивалась и смотрела на Алексеича и на Кирилла озлобленным, но вместе с тем понимающим взглядом, в котором легко читалось: «Зачем вы пришли сюда, знали же, что с ним шутки плохи, лучше уходите, идите и промойте рану, хорошо, что еще живы остались, а то, сами знаете, он ни перед чем не остановится».
– У тебя кровь, – дрожащим голосом сказал Кирилл и показал пальцем на шею.
Алексеич сжимал рану пальцами, сквозь которые каплями сочилась кровь. Ему повезло, даже очень. Пуля просвистела рядом, оставив на шее неглубокую царапину.
– …кровь, – повторил Кирилл.
– Знаю, брат, знаю. Ты извини, что так приключилось, сегодня даже одного ведра не собрали. Давай, бери свои ведра и одно мое, второе я возьму…
– Тебе очень больно?
– Больно, но не очень.
– А вдруг они там, на тропинке, и дядя снова в тебя будет стрелять? Я боюсь.
– Не бойся, ничего не бойся, дядя больше не будет стрелять, – Алексеич натянуто улыбнулся. – И нет их на тропинке, они давно ушли дальше, на мыс. Они же тоже за ягодами, а куда им теперь идти, как не на мыс, тут-то мы с тобой всё обобрали.
Исхитрившись, Кирилл взял два своих ведра в одну руку, а другой держал Алексеича то за руку, то за ремень. Они возвращались обратно. Кирилл постоянно поднимал голову и смотрел на Алексеича, который шел, прикусив губу и прищурив глаза. Больше всего Алексеич боялся расстроить Лену, которая начнет волноваться, чего в ее состоянии допускать нельзя. Как этого можно было избежать, Алексеич так и не придумал. Кирилл шел осторожно, предупреждая Алексеича о ручьях, ямах, камнях.