Карельская сага. Роман о настоящей жизни
Шрифт:
Как-то Дмитрий Викторович срочно вызвал Лену к себе.
– Слышала новость? Наша лесопилка остановилась. Не прикидывайся, что не заметила, она уже два дня не жужжит.
– Как? – удивилась Лена.
– Да вот так, вот так. Говорят, сбыта нет, никому их доски вместе с табуретками не нужны, все склады затарены, девать некуда. Приезжали к ним одни, я говорил с Сергеевым, предлагали продавать необработанный лес за наличный расчет. Да куда там, конечно, Сергеев взбрыкнул.
– И правильно, это куда ж годится! Лес вали, а дохода никакого. Чем людям зарплату платить?
– А так лучше? – председатель
– Только я не пойму, Дмитрий Викторович, а что они с этим необработанным лесом делать собираются? Ну, нагрузят им лесовозы бревнами, привезут они куда следует. А дальше?
Дмитрий Викторович ударил кулаком по столу. Зазвенели лежавшие посредине очки в синем пластмассовом футляре, а с цветка в горшке, денежного дерева, отвалился и упал высохший сморщенный лист.
– Я тебе скажу, Ленка, страсть ты какая умная. И с кооперативом тогда не прогадала, и с остальным. Умная, да очевидного не видишь, того, что в стране творится.
– Чего именно?
– Да за границу этот лес пойдет, прямиком, за свободно конвертируемую валюту, а в чьи карманы она проконвертируется, понятно. Не в карманы народа, который и так без штанов сидит, а всех этих демократов, чтоб их… Такую страну развалили! Такую страну развалили! И всё равно никак не успокоятся. До нитки нас обобрать хотят! И со всей этой приватизацией!
Председатель повернулся на своем скрипучем кресле к шкафу, открыл дверцу, достал начатую бутылку коньяка и два стакана.
– Я не буду, Дмитрий Викторович, мне еще в цеху поработать надо, у нас нагреватель барахлит, сегодня механики придут смотреть. Ушлые пошли, в тот раз смотрели, сказали, всё нормально. А тут опять.
– Дело хозяйское, – председатель налил в стакан немного и залпом выпил. Он тяжело переживал всё происходившее вокруг. Ему больно было смотреть, как колхоз, который он поднял после разрухи и деятельности предшествовавшего проворовавшегося начальства, снова разваливался. И теперь всё зависело совсем не от него, не от его сил, энергии, способности уследить за прогульщиками и бракоделами. Рушилось всё. Часто отключался свет. Дмитрий Викторович звонил в район и долго ругался, что в колхозе размораживаются холодильники, портится мясо и всё молочное. Отвечали, что бригада выехала, нужно ждать.
После ожидания, продлившегося три дня, и уборки протухших туш и прокисшего молока, было принято решение купить для этих случаев бензиновый генератор. Правда, бензина тоже не было, бензовоз перестал приезжать в поселок. Но эта ситуация председателю была по зубам.
Часто отменяли электрички. Автобус до города ходил один-два раза в день, безо всякого расписания. Из соседних поселков приходили люди и устраивали у поселкового магазина стихийный рынок. Торговали, кто чем придется. Из города привозили импортные сигареты, жвачку и спирт в больших литровых бутылках.
– Хорошо, Кирюшку в город отправили, – часто повторял Алексеич. – Ему тут делать нечего, никаких перспектив, только сидеть и пить, молодежь спивается со всей этой демократией.
Через Аню Зорину, свою давнюю подругу, Лена устроила Кирилла в речное училище. Раз в неделю вместе с водителем Лена передавала для Кирилла кое-какие продукты, часть из которых шла Ане. Кирилл жил в квартире – той самой, где случился пожар. Для этого Алексеич, воспользовавшись простоем в колхозе, провел почти месяц в городе, делая в квартире ремонт. Кириллу нравилась та квартира. Как в детстве, пусть и совсем непродолжительное время от переезда до пожара, он любил садиться к окну на кухне и смотреть на краешек поблескивавшего озера.
Первый год Кириллу пришлось нелегко. Он старался вникать в учебу, показавшуюся ему неподъемной после мягких нравов и требований поселковой восьмилетки. Если в восьмилетке он, отсидев урок, другой, третий, мог претендовать на тройку, а при минимальных усилиях и на четверку с пятеркой, то в училище такое не срабатывало.
– Что, деревенщик, сдулся? – дразнил его Гаврик, рослый детина, от которого вечно несло табаком. Гаврик был на несколько лет старше всех остальных. Его боялись. Ходили слухи, что он год провел то ли в спецшколе, то ли в детской колонии. – Да тебя выкинут отсюда скоро, а меня нет. Права не имеют. Мне хоть что делай, будут тройбаны рисовать и переводить дальше.
Мне в ментовке сказали, что права не имеют. Общественная нагрузка. Хоть с чем-то в этой жизни повезло. Лепота.
Гаврик подстерегал тех, кто послабее, в туалете и, гогоча, вытрясал из их карманов мелочь. По вечерам Гаврика видели в обществе студенток педагогического института, часто пьяного. Наутро после таких прогулок у Гаврика болела голова, и он тряс карманы с еще большим озлоблением. Под горячую руку ему попался и Кирилл, лишившись денег, отложенных на мороженое и на бумагу для черчения. После этого случая Кирилл сдружился с Юрой, тихим парнем из детдома, которого Гаврик опускал с завидной регулярностью. Пожаловаться Юре было некому. Постепенно вокруг него объединилась группа ребят, собиравшихся проучить Гаврика и устроить ему темную.
Но разбираться с Гавриком не потребовалось, это сделал кто-то другой. Гаврика нашли с перерезанным горлом на Рига-чина, у забора хлебозавода. Некоторые говорили, что Гаврика замочили знакомые девок, с которыми он путался, некоторые были уверены, что Гаврик приторговывал наркотиками и обманул своего поставщика. Преподаватели в училище не очень-то и сожалели о случившемся. Видимо, у них тоже давно назревало недовольство: Гаврик любую просьбу игнорировал, а на замечание, даже безобидное, рассыпался угрозами. В журнале напротив его фамилии стояли двойки и пропуски, но, несмотря на это, в конце под страхом проверок то ли из Собеса, то ли из РОНО приходилось выводить тройку.
Кирилл любил ходить в кино. После десяти с лишним лет деревенской жизни в доме без электричества и, само собой, без телевизора дрожащая картинка видеосалона казалась ему верхом совершенства. В кино шли скучные фильмы, в зале сидели одни пенсионеры, рассматривавшие экран через толстые очки. Они ерзали на скрипучих пыльных стульях и покашливали в самые интересные моменты фильма. В видеосалоне всё было по-другому: и фильмы, и публика. Кирилл смотрел всё запоем. Боевики с Брюсом Ли, «Унесенные ветром», комедии. Они были дублированы гнусавым мужским голосом. Захлебываясь слюной, он плохо проговаривал некоторые слова.