Карибский сувенир
Шрифт:
Захочется свежей рыбки — принесет хозяйка в дом кокон, расколет, как куриное яйцо, и бросит извивающуюся рыбину на сковородку…
Ну, а если протоптерус удачно избежит этой неприятности, то, как только на истосковавшуюся по влаге землю упадут тропические ливни, река вновь наполняется водой, кокон намокает и разваливается. Рыба выплывает и начинает охотиться: за время длительного поста она очень изголодалась и теперь рыскает в речке в поиске добычи…
Вот таких-то двух рыб и подарил советскому ученому Александру Николаевичу Пробатову французский профессор Кодена. Подарок очень оригинальный и дорогой — такие рыбы в СССР есть лишь в Московском зоопарке. Два месяца раскачивался шелковый мешочек около иллюминатора. А когда судно пришло в родной порт, Александр
Постепенно голоса на палубе смолкают. Наконец и боцман, тяжело вздохнув — может, оттого, что слушатели разошлись, или потому, что с берега, из дому, давно нет радиограмм, — тоже уходит.
Судно, чуть раскачиваясь, бежит по лунной дорожке навстречу луне. Где-то над мачтами нежно и таинственно попискивают не земными, а морскими голосами невидимые птицы. Иногда они налетают на фонари ходовых огней и разбиваются насмерть.
Отправляемся по каютам и мы. Уже поздно, и завтра рано вставать, но спать что-то не хочется. Сначала мы лежим молча и смотрим в открытый иллюминатор, в котором раскачивается черно-бархатное небо в россыпи крупных дрожащих звезд. Потом вспоминаем институт, наших общих друзей. Где-то они сейчас? Что делают? Сидят ли в институтских кабинетах и пишут отчеты о прошедших рейсах, составляют ли прогнозы на уловы рыбы или, как и мы, бороздят воды Атлантического океана? Конечно, одни корпят над научными трудами в кабинетах, а других, как и нас сейчас, раскачивают волны океана. Так уж всегда: одни на берегу, другие в море…
— Серега Кудерский где-то у Кейптауна, — говорит Виктор, — а потом они пойдут в Индийский океан.
— Рем Берников — в Гвинейском заливе… А Карасев уже, наверное, возвращается домой… Они работали у Багамских островов. Интересно, нашли они рыбу или нет?
— Рыбу? Конечно, нашли… — Над моей головой запищали пружины.
Сейчас мой сосед повернется на другой бок и, наверное, заснет. А я еще полежу вот так, с открытыми глазами. Подумаю о друзьях, об институте.
Я люблю свой институт. Здесь работают энергичные люди, пропахшие соленым морским ветром и свежей рыбой. Люди очень интересные, много повидавшие, побывавшие в далеких страдах, знающие, что такое ураганы, жажда и тяжелый рыбацкий труд.
В институте много лабораторий. Очень важных, нужных. В них за плотно прикрытыми дверями сидят серьезные люди в белых халатах. Ученые… Лаборатории, лаборатории… В одних создаются новые орудия лова рыбы, в других совершенствуются, изобретаются поисковые приборы, чертятся карты, составляются промысловые атласы, пособия для рыбаков, изготовляются новые виды продуктов из рыбы.
Но главная лаборатория нашего института — море, океан. Здесь, в океанских просторах, испытываются новые приборы, новые орудия лова, созданные в институте; здесь, в океане, мы ищем и находим рыбу для нашей страны.
И когда я думаю об институте, то представляю себе океан. Жизнь, работа — моя и моих друзей — связаны с этой синей беспокойной громадиной. Я провожаю в океан друзей; я жду их возвращения из очередного рейса. Или сам ухожу далеко и надолго… А иногда в открытом океане, в этой удивительной природной лаборатории, происходят прекрасные волнующие встречи: кто-то идет домой, в порт, а кто-то уходит от родных берегов все дальше и дальше. Навстречу трудностям, навстречу новым открытиям…
— Слушай, гаси свет, — раздается недовольный голос Виктора, — совесть надо иметь…
Щелкает выключатель. В каюте становится темно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В иллюминаторе капитанской каюты — синее небо и ярко-синий океан. Только здесь, в тропиках, можно увидеть такую густую водную синеву. Только здесь, под жарким южным небом, природа находит в своей палитре такую необыкновенную, синюю, удивительно синюю краску. Находит и щедро, не жалея, расходует ее…
Океан сегодня тих и спокоен. Несколько дней он бушевал. А теперь — отдыхает. И, как отдыхающий после тяжелой работы человек, легко и спокойно дышит пологой, неторопливой зыбью. Она подкатывается под судно с левого борта, лениво шлепнув его в шершавый от наросших за рейс ракушек и водорослей борт, проскальзывает под килем и мчится в сторону Южной Америки, а теплоход вежливо клонится ей вслед, словно прощается.
Тихо, Прохладно. Да, здесь, в районе Гвианы, выдаются иногда изумительные дни: солнечные, с небольшим ветерком и прохладные, с температурой в двадцать семь, двадцать восемь градусов.
Когда «Олекма» подходит ближе к материку, в бинокль видна неровная полоска земли, как бы отрезанная от океана белой ниточкой пенистых волн, а дальше — фиолетовые, горбатые взгорья.
Это — Южная Америка. С неделю мы шли мимо покрытых лесами холмов. Там, на материке, расположены одна за другой три латиноамериканские страны, три Гвианы — Французская, Нидерландская, Британская. Мы не знаем, что представляет из себя каждая страна, но различаем любую из них по мелодиям, несущимся с незнакомого берега.
Лишь только смолкли сочные запоминающиеся ритмы самбо и гостеприимная веселая Бразилия исчезла в знойной дымке по левому борту «Олекмы», как эфир наполнился раскатистой, чуть картавой французской речью и песнями с повторением чуть ли не в каждой слов «амур» и «Пари»… «Любовь» и «Париж» — это работает радиостанция города Кайенны, столицы Французской Гвианы, колонии Франции в Южной Америке. Потом замолкла Кайенна, и на смену картавым дикторам и певцам вступили в эфир голландцы. Их язык и песни очень напоминают немецкий язык и немецкие сентиментальные песенки. Транслирует свою музыкальную программу главный город Суринама — Парамарибо. А вот и англичане. Бравурная английская музыка, рокот джазов забивают, подавляют лирические голландские напевы. Теперь чуть не в каждой песенке упоминается имя Джонни… Но вот и знакомые мелодии: песни из американского кинофильма «Серенада солнечной долины», итальянские «Романтика» и «Чао, бамбино»… А ото? Мы все четверо были в лаборатории, когда из динамика раздалась удивительно знакомая, наша, русская мелодия. Брянцев прошипел: «Тише!»—и поднял указательный палец. Но мы уже и без Валькиного предостережения застыли, замерли: над «Олекмой» разносилась песня «Подмосковные вечера»… И у нас был вечер. Солнце уже клонилось к горизонту, океан полыхал алым пламенем. Над водой с усталыми криками летели чайки. На горизонте чернела полоска чужой земли. Оттуда доносился до нас влажный терпкий запах тропического леса. Оттуда примчалась к нам прекрасная мелодия, как необычный, неожиданный привет далекой Родины. Б эфире — радиостанция города Джорджтауна, столицы Британской Гвианы.
Вскоре нам предстоит заход в Джорджтаун. И мы познакомимся с мужественным свободолюбивым народом. Мы будем первыми русскими рыбаками, посетившими маленькую экзотическую страну, расположенную на севере Южной Америки.
А пока мы продолжаем наши работы: делаем станции, ставим ярусы, измеряем, взвешиваем рыб и копаемся в их внутренностях. Определяем, чем питалась рыба, когда нерестилась, какова ее упитанность.
Вот и сейчас судно лежит в дрейфе — через час начнется выборка яруса. Через час загудит ярусоподъемник и потащит на палубу мокрую хребтину с поводцами, на которых бьются тунцы и акулы. Через час… А пока я сижу в капитанской каюте и Валентин Николаевич, попыхивая сигаретой, рассказывает о себе…