Карибский сувенир
Шрифт:
Океан. Он был всегда рядом, у самого подножия сопки, на которой стоял их дом. Если подняться повыше, то глазам открывалась бескрайняя тихоокеанская ширь и просторная, в окружении лесистых сопок Авачинская бухта. Туда, в океан, на промысел камбалы и селедки уходили рыбацкие суда. Уходили и, прощаясь с городом, протяжно гудели: «До встречи, друзья! Мы скоро вернемся!» Много пар глаз из окон небольших домов Петропавловска-Камчатского провожали серые коробочки, спешащие в открытый океан: возвращайтесь побыстрее! И суда возвращались. Один за другим СРТ, грузно осев в воде от улова, обшарпанные, с помятыми боками, уходили в бухту, затем в мелководный ковш, где находились причалы, и радостно, весело вскрикивали: вот мы и дома! А некоторые СРТ не вскрикивали, а хрипели — как видно, сильно простыли… Но и в их сиплом хрипении слышалось все то же — вот мы и вернулись. Но случалось, что суда не возвращались. Ведь Тихий океан не такой уж тихий. И на гулкий пирс не сбегали обветренные бородатые рыбаки, и жены не бросались в их объятия.
Петропавловск-Камчатский хорошо знаком и мне. На далекой Камчатке я проработал семь лет. Я знаю этот замечательный город, в котором почти каждый третий мужчина — моряк или рыбак. Там трудно не стать рыбаком: океан рядом и он манит людей. В городе кричат над асфальтом чайки, пахнет солью и гниющими водорослями. Там на улицах стоят памятники в честь Беринга, знаменитого мореплавателя Лаперуза и капитана Кларка, командира корабля, на котором плавал легендарный Кук. Там, на сопке Любви, возвышается обелиск в честь русских моряков, разгромивших два века назад англо-французскую эскадру, а пригород Петропавловска носит название «Сероглазка» в память отважной сероглазой девчонки, подносившей во время битвы с чужестранцами патроны русским солдатам, засевшим на сопке. Там, посунувшись в воду острым носом, стоит на мертвом якоре теплоход «Теодор Нетте», воспетый Владимиром Маяковским.
В этом городе прошло детство Валентина Николаевича. Четырнадцатилетним мальчишкой он нанялся юнгой на старый, дряхлый пароход и вот уже двадцать лет в море. Юнга, матрос, затем после окончания Петропавловского мореходного училища — третий штурман, второй. Потом — старпом, и, наконец, ему доверяют теплоход. Он становится капитаном. Десять лет водит рыбацкие суда по морям, по океанам…
— Когда первый раз тонул, нахлебался здорово, — говорит Валентин Николаевич. — Поклялся — если спасусь, никогда больше в море не пойду… А потом опять тонул и опять клялся. Ну, а на берегу заноет, засосет в груди — быть без моря? Трудно… И спешишь, торопишься в контору: «Братцы, не могу! В море хочу…»
Да. Вот так: без моря уже трудно представить свою жизнь.
Во многих морях-океанах побывал Лутошкин. Но особенно хорошо знает Атлантику. Он «облазал» Атлантический океан от туманных холодных вод Гренландии, где серыми призраками плавают исполинские, дышащие морозом ледяные горы — айсберги, до знаменитых «ревущих» сороковых широт Южного полушария, в которых вечно штормит и ветер без устали ревет, воет.
Валентин Николаевич — один из старейших капитанов нашего институтского флота, хотя сам он еще очень молод: ему едва перевалило за тридцать лет.
Пуская синий дымок в иллюминатор, капитан рассказывает, а я гляжу на карту и представляю себе путь советских рыболовных и научно-поисковых судов из самого западного порта нашей страны, Калининграда, путь в неизведанные широты… Сначала рыбаки осваивали теплые рыбные заливы Вислинскин и Куршский. Потом — походы за салакой и треской в Балтийское море. Освоившись с его строптивым, неуживчивым характером, калининградские рыбаки минуют датские проливы и выходят в Северное море на знаменитую скоплениями сельди Доггер-банку.
— Тяжело тогда было, — говорит, задумчиво поглядывая в иллюминатор, Валентин Николаевич, — очень тяжело: оборудование паршивое, опыта лова рыбы в новых районах — никакого… Мучались с тралами — страшно вспомнить: пока отдашь трал, семь потов по спине в сапоги скатятся… Помню, был у нас на судне научный сотрудник — чудесный, веселый и энергичный человек. Так он отпустил бороду и поклялся сбрить ее лишь тогда, когда мы поймаем за одно траление с тонну селедки… Выросла у него бородища, словно веник, а мы всю тонну зараз подцепить из моря не можем. Наконец поймали! А тот ученый привык к своей бороде и не бреется… Пришлось его связать и обкорнать тупой бритвой…
Лутошкин вспоминает ветеранов калининградского рыболовного флота. Многие из них, такие, как Алексеев, Прокус, Сухондяевский, стали известными капитанами. Ныне Герои Социалистического Труда, они прошли в те годы славный путь морепроходцев, исследуя, осваивая просторы Северного, Норвежского, Ирландского морей, районы Ньюфаундленда и Девнсова пролива; они первыми проложили путь советским рыбакам в южные широты и за экватор.
Далекий, трудный и опасный путь. Не все возвращались домой из далеких экспедиций, но освоение необозримой голубой целины не останавливается ни на день: суда под красным флагом все дальше и дальше уходят от родных берегов.
Послышались голоса, матросы вылавливали концевую вешку — час дрейфа миновал. Валентин Николаевич затушил окурок и отправился в ходовую рубку. А я — на палубу. Там около весов меня уже дожидался Жаров.
Это был особенный ярус: наживка кончилась и почти половину крючков пришлось наживить летучками. В этих широтах их очень много: маленькие, сверкающие крыльями-плавничками эскадрильи постоянно взлетают из-под форштевня теплохода. А по ночам летучие рыбки, привлеченные светом, летят в сторону судна и ударяются в его борта, оставляя на металле блестящие чешуйки и белые полоски от высохшей слизи…
Прошедшей ночью судно с включенными прожекторами лежало в дрейфе: механики ремонтировали ярусоподъемник. И множество летучек «взлетело» на теплоход.
К утру вся палуба была засыпана мертвыми рыбками. Их собрали в ведра и наживили на крючки яруса. Интересно, понравятся летучки тунцам пли нет?
Поправились. Уже на шестом крючке бился крупный, в два центнера весом, обыкновенный тунец. Затем вытащили тунца, объеденного наполовину. А далее начались одни неприятности: то ли летучки очень понравились тунцам, то ли рыбы, где мы охотились, было много, но тунцы разодрали наш океанский перемет на куски. Несколько рыб мы вытащили на палубу, а остальные растащили остатки яруса по океану. И, может, какой-нибудь из тунцов, «слоненок» весом в полтонны, рыскает где-нибудь на мелководных банках у побережья Канады, а за ним тянется кусок хребтины километра два-три длиной, с поводцами и поплавками. Все может быть.
Провозившись с ярусом почти весь день, матросы, уставшие и злые, разбрелись по каютам, а потом отправились ужинать.
— Ешьте, ребятки, ешьте… — говорит матросам кок, прислонившись к косяку двери в камбуз. — Ишь, бедняги, заморились. Вам сейчас хорошо питаться надо. Так я сегодня специально побольше в суп мяса набросал.
Суп был мясной. С макаронами и картошкой.
— Побольше, говоришь! — вдруг раздается зловещий голос Витьки-Санчо. С этими словами он выуживает что-то из супа ложкой. — А это что, кокша, любуйся… — Санчо протягивает под нос коку ложку. В ней в окружении блестящих кружочков жира плавает толстая разварившаяся сороконожка.