Карнавал
Шрифт:
Человечек наклонился к ней. Она говорила с закрытыми глазами.
– Тебя я тоже люблю, – сказала она, не открывая глаз, – люблю, как кошка. Я вся горю. Ты же чувствуешь запах моей горелой шерсти? Отпусти меня, я хочу тебя обнять.
Человечек отодвинулся и снова начал говорить с рацией.
«Она бредит».
«Что она говорит?»
«Что меня любит».
«Издевается?»
«Нет, серьезно».
«Тогда точно, бредит, – сказала рация, – а вы там пульс проверяли?»
– Проверьте пульс.
Одноклеточная сосредоточилась на своем пульсе, и он стал быстрым и неровным. Это было так же просто, как и пошевелить пальцами.
– Совсем плохо, – сказал Лист.
Человечек подошел и проверил сам – да, совсем плохо.
«Что делать?» – спросил он рацию.
«Если бредит, то везите в психлечебницу».
«А если сбежит?»
«Оттуда не сбежит, везите».
Машина повернула и поехала в обратном направлении.
– Доктор Лист, – сказала Одноклеточная, – я умираю. Передайте моей матери, что мне было неинтересно слушать. Природа же нашла еще один способ геометрических изменений. Румынские реакционеры плели антисоветские небылицы, пока сами не стали антисоветской небылицей. Вы помните, что говорил Соломон? Вы помните, что говорил Соломон?!!
– Что? – робко осведомился человечек.
– Он говорил, что глупые погибают от недостатка разума. А вы знаете, что он говорил еще?
– Что еще?
– Ага, вы хотите знать! Но я вам не скажу. Этого никто не знает, кроме меня, потому что его слов не записали. Но я вам скажу, если вы пообещаете хранить тайну.
– Что же он говорил? – заинтересовался человечек.
– Не обращайте внимания, это бред, – сказал Лист.
– Он говорил, – сказала Одноклеточная, – что глупые погибают от недостатка разума. И добавлял: умные погибают от того же – от недостатка разума у глупых.
– Я это запишу, – сказал человечек и записал.
Доктор Лист снова нащупал пульс.
– Ей нужно снять наручники, – сказал он.
– Снимите, снимите, – взмолилась Одноклеточная.
Человечек посоветовался с рацией.
«Нужно снять наручники, она умирает».
«На ваше усмотрение», – ответила рация.
Человечек отстегнул наручники.
– Глупые погибают от недостатка разума, – сказала Одноклеточная и ударила его чуть ниже ребер.
Она села на скамье и расправила плечи. На полу валялся открытый блокнотик. Одноклеточная подняла его и прочла. «Умные погибают от того же – от недостатка разума у глупых».
– Он действительно записал, и записал именно вторую половину фразы.
– Ну и что? – еще больше испугался Лист.
– Это были слова о нем, он не был глупым человеком – такая редкость в наши дни. Но я поняла только сейчас. Давай, доктор, полистаем блокнотик, мы прочтем немало умного. Смотри.
Доктор Лист сидел, надув щеки.
– У тебя что, метеоризм черепной плоски? – по-медицински пошутила Одноклеточная. – Нет? Тогда не надо так раздуваться.
Она перевернула страничку.
Телефоны, дальше.
Она перевернула еще. Вот.
Она вынула фотографию, приколотую скрепкой.
– Что это?
– Доктор, ты не можешь этого знать. Это фотография моей подруги, которая трагически погибла.
– Та, которая снилась?
– Да.
– Наверное, давно, – Лист, вывернув шею, посмотрел на фотографию.
– Очень давно. Но я никогда не видела этой фотографии. Мне нужно знать, зачем он носил ее с собой.
Она толкнула человечка ногой. Тот пошевелился. Доктор Лист нагнулся над ним и поколдовал; человечек открыл глаза.
– Что произошло? – спросил он.
– Ничего, – сказала Одноклеточная, – просто у меня были тонические судороги и я случайно задела вас рукой.
Человечек посмотрел на фотографию.
– Отдайте.
– Зачем вы ее носите? – Одноклеточная сжала рукой его запястье. Человечек поморщился от боли. – Если вы скажете неправду, я вас убью прямо сейчас.
Человечек молчал, склонив голову на бок. Казалось, что он слушает, как под скамейкой перекатывается пустая банка. Наконец он поднял глаза и произнес.
– Потому что я знаю, что произошло. С того времени, как я узнал это, я не могу не носить эту карточку. Это правда.
Когда Одноклеточную доставили в лечебницу (ей снова стало плохо), а доктор Лист, надувшись и распушив усы, пристроился в углу, человечек достал фотографию и стал вспоминать. Он вспомнил жаркий летний вечер – рубашка, облипающая спину, воздух, прозрачный до синевы, еще струящийся над травами, но уже остывающий в верхушках деревьев, неподвижных, будто выгравированных на фиолетовом камне, – вспомнил совсем нелюбимую, почти случайную женщину, стоящую рядом в беседке. Беседка стояла на холме. Сумерки и дальняя, прилетевшая из-за реки, чуть слышная музыка делали женщину желанной. Впереди и вверху наливались соком звезды – действительно, после дождя звезды подрастают. Легкая июльская гроза случайно свела их, но гроза прошла, а они не уходили; уже перестала сереть полоска заката. Ему было девятнадцать, ей – тоже. Может быть, чуть больше. Она была некрасивой и полной, но чем-то привлекательной. Как много тумана в прозрачных июльских вечерах.
В беседку вбежали еще трое. Она отвернулась, не желая быть узнанной, и коснулась его коленом. Он обнял ее за плечи. Она не сопротивлялась. Когда трое лишних ушли, вдруг стало тяжело стоять, и они осели на скамейку. Язык прилип к нёбу и отказывался говорить.
«Меня будут ждать», – сказала она.
«Значит, подождут», – сказал он с уверенной мужской интонацией и они оба поняли все.
Утром было стыдно и горько. Они пробовали встречаться еще несколько месяцев, но взаимная антипатия была непреодолима. И он был на голову ниже ее. После рождения дочери он иногда заходил в дом и делал подарки. Но дочь не знала, что у нее есть отец. Дочь была похожа на мать – не очень умна и не очень красива. Но он любил ее настоящей любовью – не так, как дядя, приходящий в гости.
Однажды он спросил дочь, какого отца она бы хотела иметь.
«Никакого, я так привыкла».
«А если бы он был?»
«Не знаю, наверное, такого, как вы».
«Почему?»
«Потому что вы любите меня, хотя я вам чужая. И я верю вам».
«А маме?»
«А маме не верю. Ей ничего нельзя говорить. Она или всем расскажет, или сделает так, что мне будет очень стыдно».
«Разве тебе есть чего стыдиться?»
«Есть. Я нарисовала картинку, портрет одного мальчика, и показала картинку маме. Я думала, что картинка будет непохожей, и она мне так и скажет, а она сказала, что мне рано думать о мальчиках. И мне было очень стыдно. А потом она рассказала об этом соседям. Сама-то хороша! Нагуляла меня неизвестно где и неизвестно с кем!»