Катарсис
Шрифт:
Один — явный бандит, как и прочие убитые, а второй — трясущийся юноша. Его-то чем заманили? С ним можно поговорить, особенно, пока в шоке.
— Что хотел? — просто спросил я, присев на корточки, — тебе лично что плохого мы сделали?
— Вы лишили крестьян последней свободы, вы сатрапы хуже бар, — писклявый голос выдавал подростка, — раньше мужик ходил в отхожий промысел. Большие города давали ему начатки цивилизации. Годами не видели барщины и помещиков. А желал, так отдыхал зиму, берег себя для пахоты. По вашей системе работать приходиться ежедневно.
— Ты прав. Зато не надо
Парнишка замолчал. Видно, что вылетели чужие слова. Своих мыслей нет. Полиция собрала трупы и увезла тех двоих. Меня вызвали в департамент полиции. «Уезжали бы вы, Ваше Сиятельство», — холодно посоветовал мне полицмейстер после всех разборок.
Но я не желал оставлять за спиной неясности. Вскоре прискакал курьер. Император уехал в Гатчинский дворец и велит прибыть мне на аудиенцию через два дня. Ждут, чем все закончится? Но все равно это хороший знак. Если бы не приняли совсем, тогда провал и опала. Я только что получил донесение, что на территорию моих имений зашел целый уланских полк и две казачьи сотни. Уланы разместились по деревням спокойно. А с казаками возникли стычки. Пока перешли к вооруженному нейтралитету. И поговорить мне с Государем очень нужно. Чтобы отвлечься, я решил съездить на фабрики. Тем более Веретенников обещал сюрприз.
А на следующий день начался сам спектакль. По дороге к территории резинового завода никаких признаков беды не появилось. Михаил Ильич принял нас с королевским застольем. Весьма плодотворно мы беседовали о планах на будущее, когда встревоженный человек припал к уху Веретенникова. Тот изменился в лице.
— Что, Михаил Ильич? — закусил я губу.
— Беда, Андрей Георгиевич, волнения. Толпа у ворот. И все по вашу душу. Требуют выдачи вас с супругой.
— Пойдем, оценим.
За воротами крик, шум, в двери стучат: «Открывайте, ироды. У вас антихрист спрятался. Царевича унести хотел. Молитвами только выпустил из когтей».
К толпе подходили все новые партии по десять, по двадцать человек. У бочки выломали крышку и пустили кружку в народ. Появилась телега. Зазвенело стекло бутылок. Пьют прямо из горла. «Там оне. Своими глазами видел, как заехали. А кони черные и дым из ушей валит», — надрывался тощий человек в потертой рясе.
Толпа распалилась. Пошли искать бревно для тарана. Экипажи подвозят новые партии. С удивлением я услыхал бас Всеволжского: «В родственники к Царю метил, в люди выбивался. Ан, нет, господин хороший. Не место тебе среди нас. Аферист!»
— Долго не продержимся, — дрогнул голос Веретенникова, — фабрику разгромят, не беда. Отстроим. А вот прибьют до смерти и нас, и механиков с химиками, не починишь.
Повторять судьбу булгаковского профессора Персикова мне совсем не хотелось. Да, умру я в бою. А вот за беременную жену обидно, что не спасу.
— А что по периметру?
— Везде караулами облажили. Кто-то умный готовил, — хмурится Игнат, — не уйдем. И полиции не видать ни одного рыла.
— Это я виноват, — схватился за голову Михаил Ильич, — все с сюрпризами своими. Хотел удивить, а тут вот как выходит.
— Чего
— Да дирижабль же! Чертежи мне оставили, помните? А потом двигатели прислали и аккумуляторы. Хотели мы доказать, что и сами не промах. Только испытать не успели. Вот, думаю, при вас и опробуем.
— Некогда пробовать, долго готовить?
— Да уж готово все! — кричит он ,жмурясь от ударов бревна по воротам.
Мы бежим к деревянному ангару с большой двухскатной крышей. Внутри, действительно, дирижабль из многослойной прорезиненной ткани. Совсем небольшой. На четверых человек без груза рассчитан ли? И то много. Но выбирать не приходится.
Удерживают его канаты. Веретенников машет рукой. Выбивают какие-то заглушки и крышу сдергивают в стороны.
— Смотрите, — подскакивает механик, — это вентили, чтобы из баллонов водород нагонять. Это, чтобы стравливать. Здесь мешки с песком. А вот двигатели.
— Их проверяли?
— Крутят исправно. Только винты из березы сделали. Из дуба материал не подошел. А вот про рули ничего сказать не могу. Как в чертежах, так и исполнили.
— А что гондола такая открытая, — указал я на кабину, в которой не было стен и окон.
— Не успели, хотели с вами советоваться.
— Руби канаты, — орут с улицы, — сейчас прорвутся.
— Слушай Михаил Ильич. Если уйдем, то все вали на нас, как на мертвых. А пойдем мы в Гатчину, пока ветер попутный. Игнат, защищаешь ученых, как сможешь. Потом за нами давай. Если не найдешь, уходи домой.
Мы с Аленой прыгнули на площадку. Дирижабль дернулся, прощаясь с последней веревкой, и завис в двух метрах над крышей. Шум толпы утих. Я включил левый винт, довернул на курс к воротам и включил второй на малые обороты. Мы медленно поплыли вперед в десяти метрах от земли.
Ворота почти выломали. Кто-то уже протиснулся в щели и замер, смотря вверх. Сжав крепежные канаты я перевесился.
— Что, уроды!? На свое горе вы тут собрались. Каждого на кого посмотрю, я заберу с собой. К каждому приду ночью и заберу! Аха-ха! — заорал я.
Толпа заволновалась. Тут важно найти наиболее внушаемых. Вижу испуганные глаза и тыкаю в них пальцем.
— Вот тебя заберу. И тебя. И ты не уйдешь.
Дернулся один, другой, бежать бросился третий. И через несколько секунд народ топтал упавших, в ужасе разбегаясь по сторонам.
Я скинул мешок с песком. Дирижабль пошел вверх. Включил моторы на среднюю мощность и посмотрел на компас. Карты нет, пойдем примерно. Отсюда до Гатчины около пятидесяти верст. Благо, что погода хорошая. С высоты видна казачья сотня, идущая шагом в нашу сторону. Они тоже замерли.
Аппарат набрал скорость около двадцати верст в час. Постепенно поднимаемся. Никаких приборов нет, все на глазок. Метрах в двухстах над землей подъем остановился. Точнее, мы плавно колеблемся вверх и вниз в зависимости от солнышка. Если туча, то пойдем вниз. Я стараюсь ничего не трогать лишний раз. Баллоны заправили водородом за неимением другого. Никаких противопожарных мер не отработано. Хоть в чертежах и была заложена максимальная изоляция газа, но все равно страшно. Первый полет: вместо испытаний — бегство.