Катынь. Post mortem

Мулярчик Анджей

– Кто это был? – из коридора донесся голос Буси.

– Какой-то полковник.

– Это от Анджея! – В голосе Буси прозвучала непоколебимая уверенность. – В какой он был форме?

– С «вороной» на фуражке.

– Это он! – Буся схватила внучку за руки и стала их трясти. – Что он сказал?

– Он говорил со мной, называя меня «панна Ника». Откуда он меня знает?

В это время Ярослав Селим уже стоял в воротах дома на противоположной стороне улицы и, глядя на окна квартиры Филипинских, вынимал из кармана пачку папирос «Свобода». Закурив папиросу, он затянулся с жадностью тонущего человека, который пытается судорожно схватить глоток воздуха. Взглянув на часы, решительно зашагал, разбрызгивая лужи офицерскими сапогами.

27

Анна шла по узкому коридору, вдоль стен, вдоль грязных окон. Под мышкой она держала сумочку, в руке мокрый зонтик. Она старалась не вдыхать в легкие этот спертый воздух, в котором странно смешались запахи лежалой бумаги, мокрых тряпок и затхлой одежды. В узком коридоре ей приходилось протискиваться мимо группок людей, стоявших, обратившись лицом друг к другу, так близко, чтобы даже обрывки их разговоров не могли быть услышаны вне этого круга заинтересованных. Постоянно приходилось уступать дорогу чиновникам с кипами бумаг и со стеклянными взглядами,

как будто им было велено не замечать просителей.

У Анны перехватило дыхание. Это здание произвело на нее ужасное впечатление еще прежде, чем она вошла сюда. И чем дальше она пробиралась по лестницам и коридорам, тем больше ощущала себя маленькой мышкой, попавшей в лабиринт. Из открытых дверей комнат, мимо которых она проходила, иногда доносилось стаккато пишущей машинки или звонок телефона. Анна читала одну за другой таблички на дверях, но содержание ни одной из них не соответствовало тому адресу, куда направил ее нелюбезный вахтер на входе в здание суда. Коридоры поворачивали под прямым углом. Анна надеялась, что дальше станет понятнее, что воздух не будет таким душным, но это была лишь иллюзия: за каждым очередным углом начинался следующий коридор, выкрашенный серой масляной краской, с зелеными панелями вдоль стен. Краска на стенах облупливалась.

Когда мимо нее прошел милицейский конвой, сопровождавший какого-то человека в зимнем пальто, Анна нечаянно прижалась к стене, и на рукаве ее серого костюма остался кусок краски, как некий штамп, свидетельствующий о том, что она явилась сюда в роли просителя. Анна почувствовала, что задыхается. Сколько еще коридоров ей придется преодолеть, чтобы добраться наконец до нужного ей юридического отдела? Сколько дверей еще предстоит миновать?

Прежде чем нажать на ручку двери, Анна откинула вуаль и набрала в легкие воздуха, как перед прыжком в глубокую воду. Она остановилась у высокого барьера для посетителей, но ни двое служащих в глубине помещения, ни чиновница с лошадиным лицом не обратили на нее никакого внимания. Вода, стекавшая с зонтика Анны, образовала лужицу. Чиновница осуждающе взглянула на Анну и сухо бросила:

– Подождите в коридоре.

– Нет! – В голосе Анны прозвучала такая решимость, что все присутствующие невольно обратили на нее свои взгляды. – Я и так жду слишком долго! Пятый год. С начала войны.

Они, вероятно, поняли, что Анна не позволит отмахнуться от себя, что она не удовлетворится очередной ложью, сопровождаемой беспомощным жестом рук, ибо чиновница велела ей поставить зонтик в угол и изложить суть своего дела.

Именно в это время полковник Селим остановился в воротах дома напротив здания, где размещались суды. Он закурил папиросу и внимательно осмотрел здание, проверяя количество выходов, словно готовился к какой-то военной операции.

На поверхности барьера для посетителей перед Анной появился бланк официальной анкеты.

– При подаче заявления относительно вдовьей пенсии прошу сообщить, когда и где пропал ваш муж.

– Он не пропал. – Анна произнесла это с нажимом. – Я же сказала, что он погиб. А точнее, был убит.

Оба служащих, которые до сих пор делали вид, что погружены в свои дела, одновременно посмотрели на Анну.

– Когда? – спросила чиновница, постукивая карандашом о поверхность стола.

– В тысяча девятьсот сороковом году.

– Где?

– В Катыни.

Хотя Анна все время говорила вполголоса, это прозвучало как гулкий выстрел в храме. Служащие как-то смущенно переглянулись между собой, словно просительница употребила неприличное слово.

Коренастый мужчина в зеленой рубашке медленно поднялся с места, надел висевший на спинке стула пиджак и подошел к барьеру, как будто желая поближе разглядеть Анну.

– На чем основаны ваши подозрения?

– Мой муж был в катынском списке. В том, сорок третьего года.

Мужчина обменялся коротким взглядом с товарищем, который немедленно склонился над какими-то бумагами, словно не желая быть даже свидетелем этого разговора.

– Это была немецкая пропаганда, – бросил мужчина, а чиновница усердно закивала головой, как бы подтверждая его слова.

Анна не намеревалась менять тактику, не собиралась уступать: ей полагается пенсия по смерти мужа. Когда суд будет проводить расследование в соответствии со своими процедурами, тогда он сможет проверить данные…

Чиновница велела ей написать заявление о пенсии, и тогда Анна почувствовала, что она выиграла, что сделала первый шаг к установлению какой-то официальной правды. Она была готова к тому, что они могут потребовать фотографии Анджея. У нее было с собой несколько отпечатков. Один из них она приложила к заявлению. Но чиновница требовала еще какой-нибудь документ, который мог бы засвидетельствовать, что муж Анны, майор Анджей Филипинский, был в плену. Анна, явно мешкая, вынула из сумочки то, что до сих пор хранила сначала в ящике секретера, а потом в шкатулке с гуцульскими узорами.

– У меня есть его последнее письмо от декабря тридцать девятого года.

– Откуда? – спросил служащий, сидевший у окна.

– Из Козельска.

Анна осторожно развернула письмо, написанное на шершавой бурой бумаге, и показала его издалека в надежде, что достаточно будет продемонстрировать это доказательство. Чиновница бесцеремонно взяла и разложила письмо на столе, склонилась над ним, чтобы разглядеть следы от печатей, и утвердительно покивала головой: письмо будет приложено к заявлению. Анна попыталась спасти эту семейную реликвию: это же последнее письмо от мужа! Чиновница, словно почувствовав, какое значение имеет для Анны эта реликвия, стала, явно смягчив тон, убеждать ее, что это приложение очень поможет, как в получении пенсии, так и для доказательства того, что мужа нет в живых.

– Речь идет не о пенсии, – бросила Анна, и в этот самый момент понимает, что зря она сказала эти слова.

– А о чем? – В глазах женщины вновь проступило чиновничье равнодушие.

– О правде.

Анна, видя, как единственное письмо от Анджея исчезает вместе с его фотографией внутри конторской папки-скоросшивателя, еще раз попыталась сломить равнодушие чиновницы: может быть, будет достаточно копии? Чиновница пожала плечами:

– Зачем копия? Оригинал всегда будет достовернее. – Она бросила папку-скоросшиватель в пропасть ящика. – Впрочем, вы получите его вместе с решением.

Теперь уже стекавшая с зонтика Анны вода образовала в углу помещения солидную лужу.

Анна снова шла по этим узким, вызывающим клаустрофобию коридорам, теперь она уже не была уверена в том, что правильно сделала, оставив это письмо. Ведь если чиновница не выполнит своего обещания и не вернет его вместе с решением, то Анна будет чувствовать себя так, словно сама себя обокрала, лишив себя самого ценного сокровища. Задумавшись,

Анна не заметила торопливо идущую прямо ей навстречу женщину в элегантном костюме. Анна буквально столкнулась с блондинкой с ярко накрашенными губами, которая держала в руках сумочку из крокодиловой кожи. Лишь минуту спустя Анна поняла, что это Рената Венде. Вдова ротмистра сделала такой жест, как будто хотела остановить Анну, что-то у нее спросить или, может быть, что-то ей сказать. Но она сумела лишь невнятно выдавить из себя: «Госпожа майорша, я хочу вам кое-что объяснить», когда увидела, как Анна, бросив из-под вуали ледяной взгляд, быстро удаляется, ускоряя шаг…

Вдова ротмистра посмотрела ей вслед с явной досадой. Под мышкой у нее был тот самый конверт, который она вчера показывала Анне. Женщина пожала плечами и медленно направилась по коридору, которым только что прошла Анна.

Анна почти выбежала из тяжелых дверей здания суда, словно хотела скрыться от погони. Если бы не порыв ветра, чуть приподнявший ее вуаль, то Ярослав вряд ли бы догадался, что женщина в сером костюме – это и есть жена майора Филипинского.

Она пересекла мостовую, свернула в боковую спокойную улочку. Остановилась у витрины антикварного магазина. Окинув витрину внимательным взглядом и заметив расставленные среди книг гравюры Каналетто, она озабоченно покачала головой.

Бородатый антиквар в засаленной тужурке приветствовал ее с чисто краковской любезностью:

– Мое почтение, госпожа майорша, честь имею кланяться…

– Я вижу, что гравюры еще не продались.

– Для истинных ценителей время сейчас не самое подходящее. – Антиквар беспомощно развел руками. – Теперь люди заняты либо поиском своих близких, либо поиском места для ночевки, а вовсе не поиском произведений искусства.

Он заметил маячившую за стеклом витрины фигуру мужчины в военной форме, который жадно курил и всматривался в витрину его магазина.

– Такой наверняка тут ничего не купит.

Выйдя из магазина, Анна попыталась раскрыть зонтик, но тут кто-то внезапно преградил ей дорогу. Она подняла глаза. Перед ней стоял худощавый мужчина и взглядом своих светлых глаз пытался проникнуть сквозь дымку ее вуали.

– Госпожа Анна Филипинская, не правда ли? – Видя ее сдержанный кивок, он козырнул и сказал с явным облегчением: – Именно такой я вас и запомнил.

– Мы знакомы?

– Вы меня не знаете. Но я вас знаю. Я видел вас на фотографии.

– Где же вы могли меня видеть?

– В Козельске.

Теперь Анна всматривалась в лицо незнакомца, как будто пыталась поверить, что вот так наяву перед ней может возникнуть некий персонаж из сновидений.

– Вы… вы были там?

Какой-то момент он выдерживал ее полный недоверия взгляд и наконец кивнул головой.

– И вы живы?!

В этих ее словах смешались и недоверие, и некий оттенок претензии, что уцелел кто-то другой, но была и надежда, что раз он жив, то, может быть, живы и другие. Она выронила зонтик, и теперь капли дождя текли по ее щекам как слезы. Ярослав взял ее под руку, как старую знакомую, и повел вниз по улице.

28

На протяжении долгих тех лет, что прошли с момента получения от Анджея этого единственного письма из Козельска, Анна старалась с помощью своего воображения дополнить то, что было ей неведомо о его жизни в плену. Но теперь, после этого часового разговора, она поняла, что очень многого можно не знать о человеке, о котором хочется знать все.

Она не знала, что в лагере у Анджея выросла борода, что все там были бородачами, как сказочные разбойники…

– У нас отобрали бритвы и лезвия…

Она не знала, что жили они в пустом монастыре, что спали на составленных ярусами нарах; что в одном из шести ярусов нар было свое лежбище и у поручика Селима…

– Господин майор спал на первом ярусе, а я на самом верху…

Она не знала, что Анджей вел ежедневные записи в своем блокноте.

– Каждому человеку хочется оставить по себе какой-то след. Некоторые писали свои фамилии на стенах церкви, а господин майор каждый день вел свои записи.

Анна с трудом могла бы теперь сказать, где она больше ощущает свое присутствие: здесь ли, в этом кафе, где сновали с гордой осанкой официанты, а свет дождливого дня гасили тяжелые портьеры, или же внутри того монастыря, из которого изгнали Бога, где вдоль опустевших стен высились деревянные многоярусные нары. Из окна кафе Новорольского Анне хорошо был виден фрагмент костела Святого Войчеха, но на самом деле перед ее глазами стояла теперь совершенно иная картина: она видит лишенные икон и крестов стены монастыря, с нацарапанными на них то ли карандашом, то ли куском угля фамилиями и именами; она видит толпу бородатых, закутавшихся в одеяла фигур, которые серым зимним днем кружат среди голых стен, как туча воронов в зимних сумерках кружит над лесом, прежде чем устроиться среди ветвей на ночлег; она видит ряды офицеров с поднятыми воротниками шинелей, мокнущих под дождем во время многочасовых поверок, и охранников в ушанках, прохаживающихся перед этими рядами; видит вышки, а на вышках стрелков с нацеленными винтовками…

Анна не сразу перенеслась в тот мир, о котором она до сих пор, собственно, ничего не знала. Не зная никаких конкретных деталей, она не могла нарисовать в своем воображении картину повседневной жизни в лагере.

На протяжении стольких лет ей хотелось с помощью воображения представить себе то место, откуда пришло единственное письмо от Анджея, и вот теперь перед нею сидит тот, кто там был. Кто видел его. Кто хорошо его знал. Это он помог ей представить то место, из которого был только один выход. Как могло получиться, что тот, кто был там, теперь сидит напротив нее в кафе в Сукенницах? Ей хотелось немедленно услышать ответы на все свои вопросы, узнать, является ли этот человек в мундире полковника вестником надежды или посланцем смерти.

В кафе Новорольского, он выбрал небольшой зал в самом его конце. Рядом с ними не было ни одного столика. Ярослав поправил ремень с кобурой пистолета и уже было сел, но тут же вскочил, увидев, что Анна ждет, когда он отодвинет перед ней стул. В этот момент седовласый официант, наверное помнивший еще времена Франца-Иосифа, неодобрительно посмотрел на полковника армии имени Костюшко, как на парвеню, которого теперь, к сожалению, приходится терпеть даже в самом лучшем обществе.

Ярослав заказал кофе, предложил коньяк, но Анна, поблагодарив, отказалась. Она смотрела, как он закуривает папиросу и жадно затягивается, словно ученик, которому хочется быстро подымить в туалете, пока его не поймали. Стряхивая пепел, он смотрел на нее так, словно хотел взглядом проникнуть сквозь паутинку вуали, до половины закрывавшей лицо Анны. Он смотрел на нежный изгиб ее шеи, на каштановые волосы, выбивавшиеся из-под бордовой шляпки-тока, на ее длинные пальцы, нервно крутившие обручальное кольцо. Про себя он отметил, что обручальное кольцо она носила на безымянном пальце правой руки. Это означало, что она не считала себя вдовой.