Кавалер Красного замка
Шрифт:
Жандарм этот был Жильбер. Узнав несчастную женщину, которую он поймал в тюрьме королевы, он не мог по врожденной честности не уважать в ней мужества и преданности.
Президент посоветовался со своими ассистентами и, по приглашению Фукье-Тенвиля, продолжал допрос.
— Обвиняемый Лорен, — спросил он, — какого рода были ваши отношения с гражданкой Диксмер?
— Какого рода, гражданин президент?
— Да.
— Чистейшая дружба соединяла наши сердца. Она любила меня как брата, я ее как
— Гражданин Лорен, — заметил Фукье, — рифма не годится.
— Как так?
— Разумеется, тут лишнее S [8] .
— Отруби его, гражданин обвинитель, отруби! Это по твоей части.
При этой страшной шутке бесстрастное лицо Фукье-Тенвиля слегка побледнело.
— А какими глазами смотрел гражданин Диксмер на связь своей жены с человеком, которого он считал республиканцем? — спросил президент.
— Вот уж этого никак не могу сказать вам, потому что не знал гражданина Диксмера, чем совершенно доволен.
8
В подлиннике socur (сестра) срифмовано с cocur (сердце), рифма неудачная.
— Но ты не говоришь, — возразил Фукье, — что твой друг гражданин Морис Лендэ был звеном твоей чистейшей дружбы с обвиняемой.
— Не говорю, потому что, кажется, этого не следует говорить, и думаю даже, что вам не мешало бы взять пример с меня.
— Граждане присяжные, — сказал Фукье-Тенвиль, — оценят эту странную связь двух республиканцев с аристократкой, и притом в то самое мгновение, когда, по признанию этой самой аристократки против нации составлялся гнусный заговор.
— А каким, например, образом, гражданин обвинитель, мог я знать о заговоре, о котором ты говоришь? — сказал Лорен, скорее возмущенный, нежели испуганный таким грубым аргументом.
— Ты знал эту женщину, был ее другом, она называла тебя братом, ты называл ее сестрой и не знаешь ее действий?.. Возможно ли, как ты сам заметил, — сказал президент, — чтобы она одна заквашивала дело, в котором обвиняют ее?
— Она его не заквашивала одна, — отвечал Лорен, употребив техническое выражение президента, — потому что она же вам говорила, и я говорил, и повторяю, что муж ее принудил к этому угрозой смерти.
— В таком случае, как же тебе не знать мужа, если ты так хорошо знал жену? — спросил Фукье.
Лорену стоило только рассказать, как в первый раз скрылся Диксмер; рассказать о любви Женевьевы и Мориса, наконец, о том, как муж увез и скрыл свою жену в неприступном убежище; но это значило бы изменить тайне двух друзей, заставить Женевьеву краснеть перед зрителями. Лорен покачал головой, как будто говоря самому себе «нет».
— Ну
— То, что его логика убийственна, — сказал Лорен. — Он убедил меня в деле, которого я и не подозревал за собой.
— А именно?
— Что я самый ужасный заговорщик, которого еще свет не производил.
Объявление это возбудило всеобщий смех, от которого не могли даже воздержаться присяжные, потому что тон, каким были сказаны эти слова, шел к ним как нельзя лучше.
Фукье почувствовал всю ядовитость насмешки, но при неутомимой настойчивости своей, успев узнать тайны всех подсудимых, он не мог удержаться от сострадательного удивления.
— Что же, гражданин Лорен, — сказал он, — говори, защищайся. Суд выслушает тебя, потому что знает, что твое прошлое было безупречно и что ты всегда был честным республиканцем.
Симон хотел было говорить, но президент сделал ему знак молчать.
— Говори, гражданин Лорен, — сказал он. — Мы слушаем.
Лорен снова покачал головой.
— Молчание это означает согласие, — заметил президент.
— Нет, молчание это значит молчание, и только.
— Еще раз, будешь ли ты говорить? — сказал Фукье.
Лорен обернулся к зрителям, желая прочесть в глазах Мориса, что делать. Но Морис не показал ему знаком, что следует говорить, и Лорен молчал. Это значило произнести себе приговор, за которым не замедлило последовать исполнение. Фукье изложил в общих чертах обвинение, президент дал заключение, присяжные пошли совещаться и возвратились с обвинительным приговором над Лореном и Женевьевой.
Президент присудил их обоих к смертной казни.
На больших часах дворца было два. Президент употребил на вынесение приговора ровно столько времени, сколько звучал бой часов.
Морис слушал слияние этих двух звуков — голоса и металла, — и когда дрожание их в воздухе затихло, силы его уже были истощены.
Жандармы увели Женевьеву и Лорена, который предложил ей свою руку. Оба они приветствовали Мориса, но различно. Лорен улыбнулся, Женевьева, бледная, чуть не в обмороке, послала ему последний поцелуй на кончиках пальцев, смоченных слезами.
Она до последнего мгновения сохраняла надежду на жизнь и плакала не о жизни своей, но о своей любви, которая угасала с жизнью.
Морис, полупомешанный, не отвечал на это прощание своих друзей; он встал, бледный, растерянный, со скамьи, на которую было опустился. Друзья его уже скрылись.
Одно только чувствовал Морис — еще была жива в нем злоба, глодавшая его сердце.
Он в последний раз посмотрел вокруг и увидел Диксмера, который удалялся вместе с другими зрителями и согнулся, проходя в низенькую дверь, ведущую в коридор.