Кавказская слава
Шрифт:
— И там, и там убивают, — отрезал Мадатов, легко поднявшись. — Не волнуйся, я все улажу. Поправляйся.
Он направился, было, к выходу, но вдруг задержался:
— Что за человек от тебя выскочил? Вроде бы я его где-то видел.
— Конечно же, князь, — с удовольствием принялся объяснять Сергей. — Мы встречались в Валахии. Ездили вместе к Мулла-паше, а потом еще виделись в Бухаресте.
— А! Помню. Па… фнутьич, кажется.
— Артемий Прокофьевич, — вежливо поправил его Новицкий.
— Точно! Георгиадис! Я же встречал его после, в России, на Березине, под Борисовом! И что же нужно от тебя этому греку? Почему он тобой командует?
— Немного начальник, — ответил с усмешкой Новицкий и спокойно встретил подозрительный взгляд Мадатова.
— По какой службе? А знает ли Алексей Петрович?
— Догадывается.
— Ну, это уже не мое дело. Прощай…
Как только Мадатов прогрохотал по ступеням вниз, Георгиадис вновь проскользнул в комнату:
— Я слышал ваш разговор. Он и в самом деле исполнит, что обещал?
— Всенепременнейше. Граф Бранский будет нашинкован вроде кочана белой капусты.
— Это уже не дуэль, а вполне уголовное дело. Сослать его дальше Кавказа, пожалуй что, не сошлют, но разжалуют обязательно. Хорошо еще, если в младшие офицеры.
Новицкий заволновался. До сих пор он видел перед собой только раздувшуюся физиономию Бранского. Теперь же черное облако повисало и над Мадатовым, и над Софьей.
— Нужно обязательно хоть что-нибудь предпринять. Уговорить Мадатова невозможно. Значит, надо убирать Бранского.
— А этот ваш буйный Мадатов, — осведомился, опускаясь на табурет, Георгиадис. — Он действительно так хорош, как о нем все рассказывают?
— Безусловно, — твердо ответил Новицкий. — Человек на удивление подходящий к нынешнему своему месту. Если случится худшее, и место лишится Мадатова, это будет непоправимый удар по всему нашему делу.
Георгиадис кивнул:
— Хорошо, я позабочусь, чтобы Мадатов и его место не лишились друг друга. Можете быть спокойны… Теперь же вернемся к нашим делам. Повторяю, я очень разочарован.
Новицкий, еле сдерживая улыбку, рассматривал складку на одеяле.
— Мы в Петербурге читаем ваши письма с интересом и удовольствием. Вы находите нужную информацию и снабжаете ее энергией, что не теряется при передаче. Все отлично, я радуюсь, что нашел подходящего агента. Генерал тоже доволен вами. Но в последних сообщениях мы обнаруживаем вопрос, который возможно разрешить только на месте. Я скачу через всю Россию на перекладных, ругаюсь с ленивыми мерзавцами на станциях, кормлю клопов, пью отвратительный чай, толкаю ямщиков и подгоняю казаков, переваливаю горы и что нахожу в Тифлисе? Своего агента подстреленным на какой-то совершенно нелепой дуэли. Что за мальчишество, Сергей Александрович? Такими шалостями пусть ваш генерал-гусар развлекается, а у нас с вами дела государственные. Касаются состояния огромной империи!
Сергей поднял глаза и уставился взглядом в Георгиадиса. Тот смолк.
— Я, Артемий Прокофьевич, себя не оправдываю, но и не слишком виню. Промолчать в данной ситуации я просто не мог…
— Вы были обязаны, — жестко оборвал его Георгиадис. — Согласившись поступить в нашу службу, вы уже не принадлежите сами себе. Можно заменить выбывшего из строя поручика, капитана, полковника, генерала. Даже такого, как ваш Мадатов. Чтобы найти другого человека на ваше место, мне потребуется не менее года. Вы сами легко вообразите, что может случиться за это время.
— То есть, по-вашему, я не вправе подвергать себя даже малейшему риску?
— Да! — отрубил Артемий Прокофьевич. — Во всем, что не относится к нашим делам. Здесь начинается большая игра. Столько ставят на каждую карту, что не снилось ни одному столичному шулеру, ни одному гвардейскому моту. И я хочу… Я употребляю термины, которые должны быть вам известны… Я хочу, чтобы вы запомнили крепко-накрепко: садиться за стол, прокидывать талию, загибать угол вы можете исключительно в наших целях.
Сергей слушал отповедь с довольно серьезным видом, но отнюдь не собирался сдаваться:
— Большая игра, говорите, Артемий Прокофьевич? Но мне кажется, что многие из понтирующих привлечены к столу помимо их воли. С одной стороны, ваши упреки достаточно справедливы. Я действительно не имел права ловить эту пулю. Иное дело — всадить свою в лоб графа Бранского.
— А в этом случае вы пошли бы под следствие. К вам были бы приняты меры, которые сделали бы отправление ваших функций, во всяком случае, затруднительными.
Новицкий переждал очередное замечание Георгиадиса и продолжил:
— С другой стороны, у меня ощущение пострадавшего за действительно правое дело. Я вступился за честь людей хорошо мне знакомых и достойно держался под пистолетом.
— Мало вам было пушек турецких и бонапартовских! Да и чеченские ружья знакомы уже не понаслышке.
— В этом-то дело, дорогой Артемий Прокофьевич. Признаюсь вам, я готов хотя бы и ежедневно, пока не убьют, вызывать к барьеру мерзавцев вроде Бранского и подобных ему. — Новицкий наклонился вперед и вперился в глаза собеседника. — Но никак не могу взять в толк, с какой стати мне сражаться с людьми, которые хотят одного — спокойно жить в своем доме?!
Георгиадис медленно отвел взгляд от Сергея, поднялся. Прошел к окну, выглянул на двор, где все так же толкали друг друга замурзанные мальчишки.
Отвернулся к стене, провел рукой по ножнам шашки, висевшей у края ковра. Покачал ружье, кинжал, также наброшенные на вбитые в стену крючья. Вернулся на табурет. Новицкий с любопытством наблюдал его передвижения.
— Николай Михайлович Карамзин, — начал Георгиадис спокойно, размеренно, — писатель, наверное, вам известный…