Кавказская слава
Шрифт:
— Нам и штатские такие могут весьма пригодиться. Но — сейчас о другом. — Ермолов ухватил Валериана за локоть и повел, почти потащил к кабинету. — Горю услышать, что там происходит в твоем Карабахе. Вот и Алексей Александрович поспешает…
Вельяминов плотно закрыл за собой дверь и подошел к столу, у которого уже расположились Ермолов с Мадатовым.
— Я рад, Мадатов, — говорил Ермолов, похлопывая с моего помощника по плечу. — Рад, что твои ханства пока спокойны. «Пока», говорю я, потому что не верю и искренность Измаил-хана.
— Я тоже, — вставил быстро Валериан. — Он верен, только когда чувствует рядом железную руку. Отведи взор в сторону,
— К сожалению, таковы все здешние правители, — с покойно заметил Вельяминов.
— Да, все! Может быть, только шамхал тарковский остается нашим верным союзником! — Ермолов вскочил, подошел к стене с картой и раздвинул занавеси. — И то лишь потому, что видит в этом прямую выгоду.
— Было бы странно, Алексей Петрович, если бы люди поступали против своей непосредственной выгоды, — холодно усмехнулся Вельяминов.
— Сейчас время терять не будем, а после ты, Алексей Александрович, мне объяснишь, какая нам всем троим выгода подставлять грудь и головы под разбойничьи пули?
— Долг наш таков, — вполголоса осторожно сказал Мадатов.
— Именно, князь, долг! На этом и остановимся — нам долг, им выгода и все остальное. В чем же ищет выгоду Султан-Ахмет, хан Аварский? Вместе с братом споим, мехтулинским ханом, хочет прибрать к рукам земли шамхала до самого Каспийского берега. Далее — уцмий каракайтагский Адиль-Гирей — смотрит на юг, на Кюринское, Кубинское ханства. С ним Шейх-Али-хан, бывший дербентский правитель.
— Упомянем еще акушинцев, — добавил, не поднимаясь с места, Вельяминов, — и можно сказать, что Дагестан готов к взрыву.
— Насколько мне, Алексей Петрович, известно, — начал Валериан, — на юге Дагестана стоит сильный отряд генерала Пестеля.
— И отряд несилен, — ответил ему Ермолов, — и Пестель начальник негодный. Хвастает много, а пьет, говорят, еще больше. Ты, наверно, еще не слышал, а нам уже донесли: не удержал Пестель Башлы, выгнал его уцмий из города. Такое поражение неприятно вдвойне. И сама по себе потеря достаточно велика, и теперь разбойники эти решат, что русский император, Белый царь, им уже не владыка. Ну, мы тут долго без тебя разговаривали и решили, что надо нам дагестанцев опередить. В том, чтобы ждать, когда они нас ударят, я не вижу ни выгоды прямой, ни исполнения долга. Главная опасность сейчас — в Аварии. Султан-Ахмет будоражит соседей, подговаривает их воевать с русскими. Ударим на него с двух сторон. Мы с Алексеем Александровичем пойдем через Владикавказ к Сунже, мимо Грозной, через Андреевский в Тарки. Ты же, князь, перейдешь горы, ударишь в Табасарань, а оттуда уже близко и до Каракайтага. Казикумухов оставишь пока в покое. Сурхай-хан лисит, выжидает, кто же окажется сверху, но нам пока лишний враг и не надобен. Успокоим акушинцев, аварцев, а тогда уже и посмотрим. Но по пути, Мадатов, заглянешь в один горный аул. Есть там некто Абдул-бек.
— Слышал о таком. Сам хороший воин, и людей у него немало.
— Вот и накажешь разбойников, за то что ходили на Грозную да на Терек. Чтобы другим впредь неповадно! Ну, подробности дела нам сейчас начальник штаба прояснит основательно. Прошу, Алексей Александрович…
Новицкий и Софья Александровна не долго остались в зале. Через анфиладу комнат прошли во внутренний дворик и опустились на деревянную скамейку с деревянной же резной спинкой. Села Софья Александровна, Сергей остался стоять, рассматривая ее пристально.
— Что, подурнела?
— Избави Бог, Софья Александровна. Замужество женщину красит. Тем более такое счастливое.
— Вам не нравится мой супруг?
Новицкий смущенно покачал головой:
— Ваша прямота меня… настораживает. Здесь все стараются говорить уклончиво и ходить путями окольными.
— В Петербурге, как вы, надеюсь, заметили, то же самое. А я так устала от недомолвок. Так что же о вашем приятеле и моем муже?
— Я надеюсь, что в качестве мужа он куда лучше, чем в роли друга. Впрочем, я говорю вздор, друзьями мы никогда не были, да и приятелями, в сущности, тоже. Сослуживцы, не больше. Но скажу честно… — Новицкий наклонился, и Софья Александровна встревоженно потянулась к нему навстречу. — Скажу честно, как бы я ни старался, ничего дурного припомнить, увы, не могу. Человек храбрейший, начальник распорядительный. Командующий числит его своей правой рукой, офицеры и солдаты на него только не молятся.
Мадатова откинулась на спинку и смеющимися главами оглядывала Сергея:
— А вы все тот же, Сергей Александрович! Колюч, остроязычен, насмешлив.
— С чего же мне вдруг становиться другим? Обстоятельства изменяются, нас не меняя.
— Цитата? Откуда?
— Не помню, но очень похоже на латинскую мудрость.
— Bon mot [34] , не больше. Удачно пущенное словцо. Скажу честно, я чувствую себя изменившейся, и, — Софья Александровна чуть покраснела, — не одно замужество этому, должно быть, причина.
34
Удачное слово.
— Но, должно быть, еще и оно. Это же не часто встречается, чтобы женщина после свадьбы не разочаровалась вдруг в муже.
— Ревнуете?
— Ревную, — подтвердил спокойно Новицкий. — Немного. Совсем чуть-чуть. Знаете, как угли вдруг раздуваются ветром. Вот увидел вас, и что-то такое вдруг затеплилось.
— Какое удачное вы отыскали сравнение. Угли, покрытые пеплом, ветер…
— Помилуйте, — опешил Сергей. — Уж, кажется, что может быть проще и даже, извините, пошлее. Костер, ветер… Видел уже больше тысячи раз.
— Вы, милый мой, но не я! Вы же боевой офицер и помещик. У вас в памяти всё походы, биваки, охота, ночлег у костра. А я — выпускница Смольного института. Дортуары, классные комнаты, танцевальные залы. Потом такие же залы и дворцовые коридоры, фрейлинский угол, кареты, выходы, театральные ложи… И вдруг — все изменилось. Вы понимаете, Сергей Александрович, — все! Я выхожу замуж за человека совершенно иного круга. Еду с ним на край света. Вижу Россию — реки, холмы, леса. Потом степи. Потом я увидела — горы!..
Софья Александровна говорила все громче, живее, жестами показывала: какие глубокие были реки, какие большие леса, какие широкие степи, какие высокие горы. Новицкий следил за черными глазами, за узкими ладонями, гибкими запястьями, слушал и улыбался. Куда пропала затянутая в корсет петербургская барышня, какой человек открывался на ее месте!
— Вы знаете, когда я смотрела на степи, мне хотелось петь — длинно, протяжно и грустно. Когда я увидела первую белую шапку большой горы, я только открыла рот и сказала: а! И повторила: а-а-а! И поняла, что никаких слов у меня уже нет. Могу только тянуть, тянуть, тянуть без конца — а-а-а-а!.. И восхищаться, и трепетать, и удивляться мудрой щедрости того, кто дал мне возможность это увидеть.