Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– С виду вы общего размера, - сообщила Дарья, отвернувшись, пока я штаны примерял - Но он моложе. И привлекательней. И умнее.
– Рад за него, - отозвался я, застегнувши пуговицы. Штаны пришлись мне впору.
– И добрей, - пополнила она характеристику возлюбленного.
– А вы ко мне посреди ночи вторглись. Глаза безумные, как…
Она замолчала, подбирая сравнение.
– Как у безумца, - пришел я ей на помощь.
– Веслом угрожали.
– Я не мог вам угрожать. Я никому не угрожаю. Последний кому я угрожал, был мой кот Парамон, нассавший
Дарья Шагалова поморщилась.
– Опорожнившийся, - изменил я формулировку.
– Так лучше?
Лучше не стало. Дарья была чувствительна и обидчива. Инструментом ее мести служил бойкот. Еще школьная заготовка. Или семейная. Видать, не сладко приходилось этому «З», когда его женушка сердилась. Промолчала Дарья до окончания завтрака. Я не возражал. Подобная форма женского протеста мне импонирует. Я бы ввел ее на образовательном уровне как отдельную дисциплину. Урок молчания для девочек. Вместо, хотя бы, труда.
– Так и будем играть в молчанку?
– разливая кофе по кружкам, Дарья иронично усмехнулась.
– Мне просто любопытно, как надолго вас хватит.
– Нет.
– Нет? Как это понимать?
– Вам просто любопытно, - я закурил, не спросивши ее дозволения.
Благо, она вернула мне личные вещи в целости. Минус телефон. Мобильная трубка после долгого пребывания в воде безвозвратно испортилась.
– И все. Любопытно, и все, - я посмотрел в ее карие зрачки.
Взор ее тут же упал, как будто в поисках галеты. Галета была найдена, и поплатилась. Ровные белые зубы с хрустом разъели ее. Пропала галета.
– Давайте лучше о вас помолчим, - предложил я Дарье.
– Давно вы здесь?
– Пять лет и третий месяц.
– Как вам живется в Казейнике?
Она рассмеялась.
– Я не была в Казейнике. Студию муж арендовал, и тогда еще на берегу водохранилища. Здесь тихо, спокойно. Леплю без указки. Это мое. Лепить я с малолетства пристрастилась. Потом уже детская студия. Строгановское училище. Свадьба. Гжель на электричке.
Дарья кивнула на обойный фотографический портрет в дорогой вишневой рамке с червоточинами. Там обитал насупленный молодой человек в очках.
– Потом Зайцева позвали сюда. На местный комбинат «Франкония» сразу главным редактором в многотиражку. После бульварной газеты муж обрадовался. Конечно, большой успех для начинающего журналиста.
– Без сомнений, - поддержал я морально Зайцева.
– И что у нас производит комбинат?
– Мы с ним на выставке познакомились. В «Экспоцентре». Я стенд оформляла для немцев. Тогда мне деньги были нужны.
– А сейчас не нужны?
– Вы думаете, я задаром ваяю?
– она рассмеялась.
– Женское рукоделие? Ничуть. Все мои работы куплены частным коллекционером. Скоро будет моя персональная выставка. Музей современного искусства в Нюрнберге.
«Опять Нюрнберг, - я погасил сигарету в пепельнице, и прикончил остывший кофе. И «Франкония». Земля франков. Нюрнберг ее исторический центр. Похоже, Казейник боши капитально отвоевали. Реванш за поражение под Москвой. Что-то здесь производит этот
– Еще кофе? – пробился ко мне голос Дарьи.
– Пожалуй.
Она засыпала кофейные зерна из пакета в избушку-мельницу и принялась их перемалывать заодно с моими костями:
– Вам, разумеется, на искусство плевать, Максимович. Кто вы здесь? Лаборант?
Да еще и не лаборант. Жулик из тех, что на Княжеской меняются. Вы ведь меняетесь, Максимович?
– Меняюсь.
«Вчера монахом был, - закуривши следующую сигарету, я откинулся на спинку стула.
– Сегодня даже не лаборант. Завтра кем стану, Бог только знает».
– Я так и думала. Польстились на казенный инвентарь, - Дарья ссыпала молотый кофе в турку, и поставила ее накаляться под газовым пламенем.
– Комбинезон с предприятия украли?
– С какого предприятия?
– С комбината «Франкония». Не надо играть со мной, Максимович. Сотрудники с комбината привозят мне раз в неделю энергоносители, сырье и продукты, - она села против меня, и прищурилась.
– Курите, Максимович. Или как вас там? Удостоверение личности поддельное?
– Нашел, - сознался я, нехотя.
– На первом этаже. Где труп животного плавает.
– Это не труп животного, Максимович, - усмехнулась Дарья.
– Это чучело примата. Я днем спускалась измерить уровень затопления. Там плавало в коридоре чучело шимпанзе. И этаж, к вашему сведению, не первый, а тринадцатый. Как сотруднику экологического института, вам должно знать, сколько в здании этажей. И не ссылайтесь на болезнь Альцгеймера.
– Допустим, - согласился я отчасти.
– Но в искусстве я смыслю, товарищ Дарья.
– Смеетесь?
– Редко. В остальном же искренне рад за вас. Насчет выставки. Вы ангоб удивительно смешиваете. Пеликан просто изумительный внизу. Михаил Александрович Врубель одобрил бы.
– Вы находите?
– на смуглых ее щеках проступил румянец.
– Как проснулся, так и нашел. Пеликана и прочих. А теперь позвольте откланяться. В Москву пора.
– Что вы там забыли?
– Там я все помню. Я здесь хочу все забыть.
– Да вы и впрямь не здешний, - изумилась Дарья.
– Вы, разве, не в курсе? Я встал из-за стола.
– Сядьте.
Дарья посмотрела на меня с искренним сочувствием.
– Послушайте. Вы спрашивали, что производит комбинат.
– Правда?
– сама напомнила о себе болезнь Альцгеймера.