Казейник Анкенвоя

Егоров Олег Александрович

– Молви, шеф-повар, - убрав пистолет, я задымил свернутой Генрихом соломой.

Удаленный пистолет сразу вернул шеф-повару все его наглость, изворотливость и неискоренимую жажду вранья.

– Шеф-повар это легенда. Я профессионал. Со смыслом я готов рискнуть, а без пользы врагам увольте.

– Знакомься, - сказал я Генриху.
– Перед тобой живая легенда. Граф Болконский. Совести у него нет, но родословная имеется.

– От Всеволода Большое Гнездо ведусь, - подтвердил Болконский.

– По существу, граф. Коротко.

– По существу. Коротко. Мотор заглох. Шел на веслах. Волны исключительно встречные.

Вижу, славяне уже там. Повернулся в нейтральные воды. Но приказ ваш сохранил. Рискуя быть узнанным, сохранил в письменной форме.

Болконский сбросил обувь, снял правый носок, и подал мне приказ для сотника Лавра мертвых не брать. Особенно, Колю Семечкина.

– Свистит баклан, - немедленно слил его гот Василий.
– На моторе он добрался до взлетной полосы. Потом резину порезал и утопил вместе с движком.

– Я профессионал, - отперся тут же Болконский.
– Там повсюду мои отпечатки остались. Но приказ доставлен. В форме письма.

– Подотрись им, - сказал я шеф-повару.
– Пошел вон.

Болконский вскочил, и отправился к люку, но путь ему заслонила готика Марфа.

– Куда пошел? Рыба где?

– Волны исключительно встречные, - шеф-повар зарыскал печальными органами зрения.
– Поплавок сразу топится. Неводом положено брать.

Готика Марфа критически осмотрела графскую удочку. На леске были нанизаны три материальных части для успешного лова: крючок, маленькое грузило и большая гайка. Марфа безошибочно выбрала гайку.

– Это, что ли, твой поплавок? Ты рыбу-то ловил в этой жизни?

– Я столбовой рыболов, - обиделся Болконский.
– Мне твоя рыба вот где.

Ребром ладони он отсек себе голову. Глова, однако, не свалилась.

– Зайцем летаешь, гнида?
– сторож Игорь схватил Болконского за грудки.
– Кто ночью кашу с тушенкой добил из кастрюли? Ты здесь кто? Ты у нас готовишь, или закидываешься?

– Человек лучше чувствует, когда поел в себя каши с тушенкой, чем когда он просто, - хладнокровно отвел его обвинения шеф-повар Болконский.
– В меня сон без каши не лезет.

Он отодрал от себя руки сторожа Игоря, обвитые чудесными татуированными змеями, и тихо убрел вглубь кабины. Уже совсем стемнело, и граф легко затерялся в сумерках. Готика Марфа зажгла керогаз.

– И чайник зажги, - посоветовал гот Василий.
– Все светлей. А то разговеться пора. Ужин стынет.

Он выкрутил из углубления на центр кабины алюминиевый бидон.

– И мне пора, - сказал Генриху Шевченко, не без явного сожаления.
– Боевой вылет на шесть оформили. Техосмотр еще провести. Механика-то нет.

– Ужин стынет, - напомнил Максимович.
– Забьем по трубочке. Сало покушаем. Василий, ты в Сало бывал?

– Бывал. Тут круче замес, - гот Василий хлопнул по бидону.
– Тут сбитень из квашеных листьев каннабиса. Варил борщевик, да сбился. Рецепт посеял.

– Другого случая не предвижу, - Генрих посмотрел на Шевченко с открытым сочувствием. Белобрысый авиатор топтался у бомболюка.

– Ты когда техосмотр проходил?
– задал ему Генрих наводящий по сути, но точный по направлению вопрос.

– Как неделю, - припомнил вслух авиатор.

– Ну, и хрен ли тебе осматривать?
– подсек усатого хохла Максимович.
– Изделие номер 60 в сухом ангаре. Баки заправлены. Крыша герметичная. Контейнеры погрузили, крышу раздвинули, от винта. Баки точно заправил?

–

Точно, - обрадовался Шевченко.
– До Киргизии долетим.

– А себя?

– Нет.

– Ну, и будет ложной тревогой мозги травмировать.

Последний довод окончательно склонил чашу весов для украинского авиатора на сторону сбитня, каких весов у него, впрочем, с собою и не было. Здесь и граф Болконский вылез в маскировочном белом колпаке. Здесь труд шеф-повара свелся к раздаче половников. Откуда на борту Ан-124 возникло семь половников, загадка. Но замеченный мною в готическом арсенале миномет, согласитесь, тоже. А сбитень Василию и впрямь удался. После сбитня все спешно взялись беседовать каждый о своем, но с напором и убедительно. Многое тогда нам открыл суточный сбитень. Многое забрезжилось в туманных местах. Лишь один Генрих отравился квашеным сбитнем совершенно, переполнился токсичным отношением ко всему, и укусил почти всякое суждение. Ядовитым нападкам Генриха подверглись и светская власть, и духовная, равно же сугубо научные и общепризнанные гуманитарные успехи.

– Желаете о литературе? Извольте. Братьев Карамазовых Федор Михайлович, чернозем и суглинок ему пухом, - Болконский облизал половник.
– Братьев-то Карамазовых он вынужденно с татарами смешал. По-русски Черномазовыми? Не возможно-с. Карамазовы и были задуманы гением как дворянского чина, а серьезность авторского помысла исключала пародию. По-татарски? Тоже не прошло. По-татарски Черномазов получается Карамзин. А это, согласитесь, уже оскорбление всему, что нам дорого. Искусство всегда кроется на стыке.

– Правильно кроется, - заметил мрачно Генрих.
– Искусство правильно кроется. Я бы все искусство покрыл до Сикстинской капеллы, если бы не женское присутствие.

Он застегнул молнию под шею и надвинул капюшон до бровей:

– Сыро. С другой стороны, где сухо?

– С другой стороны, - отозвалась Марфа, закусив серьгу.
– Там сухо. Там даже мартини сухой. Если спишусь из авиации, пойду на глянцевые рецензии. Клуб, дискотека. Мужской стриптиз. Мои замечания.

– Плетешь, дубье, - очнулся гот Василий, переваривши литературную кухню столбового шеф-повара.
– У твоего Достоевского пропасть народу с чужими поручениями шатается по романам, - Студенты какие-то запросто ломятся в княжеский дом, качают права, плюются, шаркают. Мальчики соревнуются в благородстве с иноками. Прислуга баронессу кроет. Все творческое наследие имеет признаки выдачи фантазий за правду. Фантастик ваш Федор Михайлович. Когда я, допустим, в отношениях с дочкой сенатора, допустим, Петрова, я к нему соседского алкоголика Иванова не пошлю с ворохом любовных записок. И опять. Если я алкоголик Иванов, то хрен задаром даже спикера парламента оторвусь каким-то теткиным завещанием шантажировать.

Я его речь, кажется, не дослушал, поскольку меня гот Игорь теребил.

– Не знаю, какой дурак взял поговорку: «Если ты умный покажи свои деньги».

Если ты умный, ты никому не показывай своих денег. Ни друзьям, ни свату, ни брату, ни жене, ни тем более, - вразумлял меня гот Игорь.
– Они-то и начнут процедуру банкротства, а налоговая служба докончит. Положение тебя на виду быть обязывает? Покажи часть, хрен с ней. Оснуй фонд поддержки ногайцев, отель купи в Монако, возьми на реконструкцию детский дом и Лобное место у Красной площади, но скромнее держись. Одевайся проще.