Казейник Анкенвоя

Егоров Олег Александрович

– Вот собственно так примерно.

– Взрослые пацаны пластиковую бутылку используют, - свысока заметил сторож Игорь.
– Там видать, как дым клубится.

– Твои взрослые школу прогуливали, - отозвался снизу Максимович.
– Им плохо известно, что пластик выделяет при нагревании токсичные вещества.

– А я тебе что?
– поддержала готика Марфа лаборанта.
– А ты все углубления в грузовом отсеке заблевал.

– Просто укачивает, - отбился гот Игорь.
– Меня с пеленок в самолетах укачивает. А у тебя прыщи.

Ты пудришь их? Пудришь. И что, из-за них я обязан верные сосуды порвать?

Один верный сосуд, утроенный по принципу того же бонга, он подал готу Васе, другой сам раскурил. Марфа взяла третью пластиковую, обрезанную по конус бутылку, заполненную на три пальца водой. Сторожа сели на пол в кружок и степенно вкусили дыму каннабиса. Я глянул в боковой иллюминатор. Сквозь веревочки дождя заметил плетущуюся вдоль взлетной полосы сиротливую чью-то фигуру. Когда я оборотился к Генриху, весело кивавшему каким-то своим призракам, летчика за штурвалом уже не было. Проследив мой взгляд, Генрих успокоил меня.

– Расслабься. На автопилоте идем. А турбулентность нормально. Грозовой фронт. Минуем тучи, тебя трясти обязательно перестанет.

Он подметил верно. Меня трясло. Больше от бешенства. И тогда воротился белобрысый Шевченко с двумя цинковыми ведрами, вставленными друг в друга. Верхнее было накрыто сырым полотенцем.

– Це вещь, - Шевченко, подойдя ко мне, ткнул двухдневной щетиной в полотенце поверх ведра.
– Це мокрый бульбулятор.

– Как?

– От бульбы. Картофель по-русски. Но холодный. Вас от простуды лечили в детстве? Или где-нибудь? Цэ просто. Накрываем голову полотенцем, падаем всею пачкою как с парашютом на ведро, дышим пар. Гланды как не росли. Действует по уставу гравитации. Будем пробовать?

– Будем.

Я решительно сунул голову под полотенце. Вдохнув охлажденный дым каннабиса, и задержал его в легких. Снял с головы полотенце и постепенно выпустил дым наружу.

– Вставило?
– спросил Шевченко.

Даже готы с интересом оборотились ко мне. Я ничего не почувствовал. Никакого прихода, как они это называют. Только тяжесть на сердце и тревогу.

– Повторим?

Я дал авиатору произвести над собой еще один медицинский эксперимент. Он прошел с тем же, примерно, результатом, но с разницей, что слегка разболелась голова.

– Собачий кал, - прокомментировала готика Марфа.
– Лошадиные яблоки твой бульбулятор, Шевченко. Ты давай, хвостом рули. Еще врежемся во что-нибудь лишнее. А ты сядь незнакомец, обниму тебя.

Я присел на пол кабины рядом с готикой Марфой. Головокружение меня тогда обязывало присесть. Готика Марфа нежно перекинула тонкую руку с голубыми прожилками через мою шею, и сунула мне под нос перевернутую пластиковую бутыль с отрезанным горлом, в которой клубился молочный дым.

– Дыши глубже, - велела готика Марфа.
– Вдохни все, и не выдыхай, сколь волынка позволит.

Я исполнил, как она велела. И когда я выпустил дым из легких, я вдруг хихикнул.

Я понял, отчего они легкими называются. Потому, что сделалось мне сразу легко и весело. Готы мне вдруг показались ужасно милыми. Милый Кобзарь стучал ногтем по стеклу какого-то измерительного датчика на панели.

– Давление масла падает, - озабоченно поделился он с экипажем.

– Педалью накачай, - посоветовал милый Генрих.

– А стрелка на месте, - возразил пилот, после, как что-то растоптал сорок четвертым полуботинком.

– Хорошо, - сказал милый Генрих, раскуривая заново обрезок металлической трубы.
– Значит, не украли.

Я рассмеялся.

– Вы что?
– спросил милый Генрих.
– Вы не смейтесь. Дело серьезное.

– Мундштук у вас смешной, - не удержавшись, я снова прыснул.
– Мундштук для сигар. Вы его Ростову на именины дайте.

– Ко мне, бургомистр, - сурово приказал милый Генрих.
– Оставьте молодежь молодежи. У меня до вас деликатное поручение.

Должно быть, Максимович обернулся командиром эскадрильи, и я сел рядом с ним. Совершил мягкую посадку на дно перевернутого «бульбулятора».

– По-моему, вы пьяны, штурман, - сказал Генрих.

Сунув мне обрезок трубы, он поднес зажженную спичку к шарику на потешной десертной ложечке.

– Вдуньте в прибор. Но внутрь себя. Официально.

Я засосал дым из трубы.

– Не дышите, - озабоченно распорядился лечащий врач, щупая пульс на моем запястье. Я снова задержал дым каннабиса в легких органах.

– Дышите, - милый доктор похлопал меня по плечу.
– Одевайтесь. Нет у вас никакого триппера.

Я выдохнул, и рассмеялся. Я прикинул, чтобы мне еще надеть, и с кого это снять.

– Расслабьтесь, - шепнул мне хирург.
– Дело серьезное. Продольный мозг я вам удалил. А ты, Сикорский хренов, свою телегу с ручника наперед сними. Так мы хрен долетим до восточного полюса.

– Забыл, где тут ручник, - милый Шевченко долго сопел, шаря под приборной доской.
– Техника новая. Все переставили. Может, вообще украли.

– Ты его в грузовом отделении забыл. Принеси, потом снимешь.

Белобрысый пилот дернул себя за усы, чтобы стрелки зафиксировать, и полез в бомболюк, через который мы с готом Василием еще прежде в кабину попали.

– Забавно, что полюс восточный, - я хихикнул.

– Не смешно, - помрачнел Максимович.
– Если бы западный, тогда смешно. Послушайте, я Шевченко спустил. Подальше от слухов. Он со всеми запасами RM 20/20 утром эвакуируется на МИ-10 версия «К». И с господином Ростовым. Крейсерская скорость 160 миль по Фаренгейту. Грузоподъемность 43 тонны по Кельвину. Пилот Шевченко. Знакомы?

– Бургомистр, - я протянул руку Максимовичу.

Он пожал ее, и продолжил.

– Этого хватит, чтобы вывезти полный боекомплект. С вертолета гений Чистяков «Кениг-Рей» дистанционно запустит. Они хотят устранить все следы производства и свидетелей.