Каждая минута жизни
Шрифт:
— Как же так, Антон Иванович? — нахмурился Рубанчук.
— Андрей Павлович, я обратно в клинику. Свете опять стало хуже. Подскочила температура.
— Немедленно в реанимацию! — приказал Рубанчук.
Рейч тоже встревожился. Кому-то стало плохо, нужно срочное вмешательство, время не терпит. Врачебный долг выше всякого протокола. У кого поднялась температура? У той девочки, которую готовят к операции?.. Рубанчук ответил, что у нее почти каждый день бывают кризисные обострения. Поэтому и возникла необходимость ускорить пересадку.
На какое-то мгновение клинические дела пригасили прошлое. Тревожность минуты оказалась
Русские коллеги шепотом переговаривались между собой, торопливо, нервозно…
Рейч осторожно взял Богуша за локоть и осторожно спросил:
— Когда же мы встретимся, Антон?
— Я постараюсь сегодня вечером, я позвоню, Герберт. — Богуш виновато взглянул на него и повернулся к директору: — Андрей Павлович, так я в клинику.
Богуш приложил руки к груди, снова поклонился и ушел. Вспомнил о своих делах и Карнаухов. Вся эта дипломатическая мура ему порядком надоела.
— У меня с самого утра свидание в виварии с Дорой, Андрей Павлович, — сказал он и, получив молчаливое согласие шефа, взялся за свою спортивную сумку, при этом не преминув шепнуть Бетти: — Фройляйн, я тоже вам позвоню. Есть интересная программа.
Первая встреча подходила к концу. Такие встречи не принято затягивать. Тут нужен особый такт. Все устали, разговор исчерпался. Худое лицо Валькирии осунулось, помрачнело. Рейч притих, ушел в себя. В глубине души он был обижен, все-таки задело то, что Богуш предпочел уйти к больной, да и радости особой при встрече не выразил. Конечно, жизнь многое стерла, отодвинула, размельчила. За лавиной событий, чередой лет у каждого было свое, пережитое, прошлое становилось тенью, легким воспоминанием.
Рейч испытывал тихую грусть. Хотелось пережить все сызнова, верилось, что былое еще продолжается, и вместе с ним продолжаются они сами, именно они, такие, какими были когда-то. Какими хотелось бы остаться навсегда.
Рейч многозначительно взглянул на коттедж, где их ждал уют и отдых. Крылова перехватила его взгляд.
— Ну что ж, господа… Наверное, вы хотели бы сейчас до обеда отдохнуть? День не кончен, и ваша программа на сегодня далеко не исчерпана. Если не ошибаюсь, вечером у вас театр? Вы не возражаете?
— Да, да, — закивала Валькирия. — Не будем менять программу. Мы немного отдохнем, пообедаем и будем готовы к выходу, господа.
Ее очень устраивал этот вечерний спектакль, потому что, благодаря ему, откладывалась встреча с Богушем. Упорство, с которым ее муж стремился сюда, сперва было не совсем понятно Валькирии. Старые сентиментальные воспоминания — это еще куда ни шло. Но совместная операция, как предлагают хозяева, не ложилась ни в какие планы Валькирии. Более того, потеря секрета «альфы» явилась бы крахом и для нее лично, и для всего дела Рейча. Богуш, вот кто ей мешал в первую очередь. Богуш с его прошлым, о котором помнит Рейч. И этот Богуш вполне может заставить мужа, так вдруг показалось Валькирии, участвовать в совместной операции. Но ведь именно от этого ее предостерегали там, дома.
Гости скрылись в доме. Крылова и Рубанчук медленно пошли аллеей через парк.
— Мне кажется, их приезд может быть кстати, — нарушила тишину Мария Борисовна.
— В каком смысле? — спросил Рубанчук.
— Разве вас не заинтересовала идея совместной операции?
Рубанчук остановился, глаза его сощурились в веселой
— Целую руку за ваш добрый комиссарский талант. Точнее — дипломатический. Это у вас прекрасно вышло: две половинки русской матрешки! Действительно, неплохо было бы соединить их. Только я не уверен, что эта идея понравилась доктору Рейчу…
— Не знаю, Андрей Павлович, — тихо сказала Крылова. — Одно мне ясно: ему сейчас нелегко. Что-то его крепко прижало…
Вечером того же дня, придя домой, Богуш позвал из кухни Марьянку. Попросил ее присесть рядом, на диване, и стал расспрашивать. Весь сегодняшний день она провела в профилактории, помогала гостям устраиваться. Богушу хотелось выведать у нее: как чувствует себя доктор Рейч? Как его настроение? О чем идут разговоры?
— А я знаю? — дернула плечиком Марьяна. — Я ведь по-ихнему не понимаю.
— Не о том спрашиваю, Марьяна… Как он выглядит в домашней, так сказать, обстановке? Вон, я видел, жена у него молодая, похоже, вредная баба, а он сам еле дышит… Да, не таким я его помню.
— Каким он был, не знаю, дедушка, — довольно бойко ответила Марьяна. — Но сейчас он полнейшая развалина. Пообедал и сразу на диван. А потом они стали собираться в театр.
Богуш отпустил Марьяну. Из своего кабинета вышла Антонина. Халатик на ней был голубой с широкими отворотами, красные, с восточной золотой вязью остроносые туфельки, шея оголенная, красивая. В руках держала шариковую ручку. Видно, работала над статьей. Присев возле деда, она пристально посмотрела на него, выдержала паузу и, словно собираясь с мыслями, тихо произнесла:
— Дедуль… сегодня я узнала, что ты работал в немецком госпитале.
— Работал, — не отрываясь от газеты, ответил Богуш.
— Как же это?..
— Так получилось, — спокойно ответил Богуш.
— Ты никогда не рассказывал мне об этом.
— Я не люблю вспоминать войну.
— Ты был по заданию?
Богуш на минуту задумался, отложил газету. Таких вопросов ему уже давно никто не задавал, ни у кого не возникало сомнений. А если бы кто-то и захотел поинтересоваться его прошлым, он сумел бы ответить. Но не своей родной внучке… Не все было так просто, как ей кажется, как теперь, через столько лет, это можно представить. Он стал рассказывать ей, сначала нехотя, через силу, словно выполнял тяжелую обязанность, как он с первого дня войны ушел на фронт, как работал в дивизионном госпитале под Харьковом, как попал в плен, в концлагерь, за колючую проволоку. Их там сортировали, словно скотину, на ветру, под дождем. Одних — в яму, других — в рабочие команды… С группой таких же заключенных сумел бежать. Пробрались через ограждение, убили немца-охранника, вырвались на свободу… Однако далеко уйти не успели. Поймали всех, затравили собаками, загнали в церковь и подожгли.
— А ты?.. — упавшим голосом спросила Тоня.
— Меня спас один немец… — Губы Богуша искривились в какой-то странной улыбке, словно ему самому стало непонятно, как это все могло с ним случиться. Помолчал, перевел дух и сказал задумчиво: — Меня спас доктор Рейч. Забрал в свой лазарет.
Тоня читала, слышала не раз, что на войне обязательно кто-то кого-то спасал, вырывал из рук смерти, закрывал своим телом. Но в данном случае спасение от немца выглядело чем-то ужасным, похожим на предательство.