Каждая минута жизни
Шрифт:
— А в случае экстренных известий как мне быть?
— Что же, всегда рад вас видеть, Антон Иванович, — он слегка пожимает мне руку и по его теплому взгляду я понимаю, что мне окончательно поверили.
Дорога назад оказывается длиннее, чем я предполагал. Приближается комендантский час, и я прикидываю, как побыстрее, напрямик добраться до госпиталя. И при этом избежать лишних встреч с патрулями. Сворачиваю в узенькую улочку. Тороплюсь, почти бегу. И тут слышу такие же торопливые шаги за спиной. На повороте ненароком оборачиваюсь, и мне кажется, что я узнаю это крысиное лицо. Неужели Шульце?.. Ноги сразу становятся ватными. Как быть?.. Броситься в темень, в поле, скрыться в лесу?.. Но для моих друзей это будет тяжелым
Я бросаюсь в сторону, перескакиваю через невысокий забор и мчусь через огороды, кустарники. Какое счастье, что я знаю свой город, все его тупики и закоулки… Если Шульце и узнал меня, все буду отрицать. Роковой была бы для меня только встреча здесь, в полумраке комендантского часа. А так: «Я ничего не знаю, господин обер-лейтенант… Вам показалось, господин обер-лейтенант…»
Вбегаю на госпитальное подворье со стороны гаражных построек. Слава богу, кажется, успел. Выиграл это смертельное состязание. В кабинет Рейча вхожу без стука, как мне было дозволено. Правда, разговора на эту тему не происходило, просто как-то само собой установилось. Рейч стоит посреди комнаты, держа в руках белый халат, он собрался на вечерний обход. По его взгляду вижу, что он все сразу понял. Заметил мою растерянность, неподобающий внешний вид — в спешке не застегнутую шинель. Догадывается, наверно, что я попался, влип. Случилась беда, и я прибежал за помощью. Но если попался я, то и ему не сносить головы. Собственно, моя беда становится нашей общей. Доктор Рейч теперь вынужден спасать доктора Богуша. В этом наполненном искалеченными людьми доме, среди всеобщей подозрительности, под боком у гестапо — оно в двух шагах отсюда, в серо-желтом здании, где до войны размещался райком партии, — господствует только страх.
— Ну, быстрее, что стряслось? — Рейч начинает механически натягивать поверх своего офицерского мундира идеально отглаженный белый халат.
— Ничего особенного, герр доктор, — отвечаю, с трудом переводя дыхание.
— Но вы же бежали? За вами гнались?
— Кажется, так.
— Кто именно. Партизаны, полицейские, патрульная служба?.. Да перестаньте вы, наконец, ломать комедию! — Он понижает голос до угрожающего шепота: — Говорите немедленно, сюда идут.
В коридоре действительно слышен быстрый топот. Так здесь не принято ходить. В госпитале не бегают… Ничего рассказать я уже не успею. Может, пронесет? Может, это санитар спешит к умирающему?.. На крайний случай у меня есть ампула с цианистым калием. Я с тоской гляжу на окна. Высоковато, третий этаж… Если бы знать, как поведет себя доктор Рейч, когда я вскочу на подоконник!..
Дверь распахивает запыхавшийся обер-лейтенант Шульце. Как он обрадовался! Добыча поймана! Он с трудом переводит дыхание и кривит губы в иезуитской улыбке.
— Вот вы где, доктор Богуш?
Я невольно вытягиваюсь перед ним, словно перед начальством, но Шульце, не обращая на меня внимания, взахлеб рассказывает Рейчу о том, как он меня выслеживал, как видел, что я дважды заходил в один и тот же дом, где проживает подозрительный старикашка. Ну, этим стариком займется гестапо, а что касается меня, то тут Шульце предлагает провести самостоятельный допрос, он сможет сделать так, что я в его руках заговорю…
Неожиданно Рейч начинает весело смеяться. Мне его смех кажется нарочитым, вынужденным.
— Значит, вы открыли в нашем лазарете партизанского лазутчика, обер-лейтенант? Ха-ха-ха!.. Гестапо действительно может вам позавидовать!..
— Мне кажется, герр доктор, — ехидно тянет Шульце, — что вы слишком заботитесь об этом русском. Это подозрительно…
— Вы меня не поняли, обер-лейтенант, — улыбку смывает с лица Рейча. — Этот русский — талантливый хирург. И он уже спас жизнь многим нашим камарадам. Мне трудно поверить, что он является партизанским лазутчиком. Но то, что вы сказали, заставляет меня посмотреть иначе на господина Богуша… Да, иначе, Шульце.
Взгляд Рейча непроницаем, и у меня неприятно холодеет в животе. Какую игру он сейчас ведет? Ведь он должен понимать, если меня заберет гестапо — конец и ему! Неужели это — провал?!
— Я думаю, — продолжает между тем Рейч, что мы можем сами, как вы предложили, обер-лейтенант, допросить Богуша. Зачем бросать тень на образцовую репутацию нашего госпиталя? Эти парни из гестапо всегда рады опорочить нас, армейцев… Станьте сюда, Богуш! — Рейч повелительно указывает мне пальцем в угол, отрезая тем самым всякую возможность к побегу. — А вы садитесь, милый Шульце. Видите ли, этот Богуш в какой-то степени продукт моего воображения, моей сентиментальной немецкой души, уверовавшей, что из славян в отдельных случаях можно делать порядочных людей. Ошибка! Но, как вы сами понимаете, эта ошибка могла мне дорого стоить. И только благодаря вашей бдительности… Да, это было бы тем прискорбнее, что именно сегодня, в такой знаменательный день…
— У вас, простите, гауптман, семейное торжество? — рыжие брови Шульце удивленно ползут вверх.
— У вас, милый Шульце, у вас… Ввиду того, что мы сегодня выписываем вас из госпиталя, я обратился к командованию с просьбой дать вам двухнедельный отпуск в фатерланд. Для окончательного выздоровления… Но вы же знаете, если гестапо возьмется за него, — Рейч небрежно кивнул в мою сторону, — эта ваша поездка к родным, разумеется, сорвется. Допросы, свидетели… Вы уже сообщили о нем в гестапо?
— Нет, герр доктор, — откровенничает Шульце. — Нам говорили, что за каждого пойманного партизана полагается награда. А эти типы все присвоят себе.
— У вас умная голова, обер-лейтенант.
— О, герр доктор, людям нашей профессии необходимо быть изворотливыми. Мы, лавочники, всегда выкручивались, сидя на последнем кредите…
— Итак, милый Шульце, вы хотели рассказать…
— Да. Сегодня, когда этот Богуш вышел из лазарета, я отправился за ним. Через городской парк, мимо здания фельджандармерии, потом налево к дому за зеленым забором. Номер… А, какой номер, Богуш?.. Не хотите говорить?.. Ничего, скажете, где нужно. В гестапо не таких раскалывали.
— И что же там произошло? В доме под известным вам номером? — хмуро спрашивает Рейч.
— Очевидно, что-то произошло, герр доктор. В том доме живет врач. Он — фольксдойче. Это мне удалось установить еще раньше. Человек весьма сомнительный, для маскировки работал на бирже. К нему постоянно заходят подозрительные типы. Установлено абсолютно точно.
— Кем?
— Да говорю же — мной!
— Надо было сразу сообщить в гестапо.
— Ну, милый доктор, к чему?.. А награда? Да и я с детства любил играть в сыщиков и полицейских. Это, поверьте, интереснее, чем наша армейская работа… Вот и сегодня я истратил на этого мерзавца весь вечер, но все-таки выследил! И теперь могу доказать вам, герр доктор, что вас действительно подвела интуиция! — Шульце ухмыляется, и в его крысиной физиономии я снова вижу что-то хищное, изуверское.
Мне и раньше рассказывали санитары, что его подозревают в самых низменных наклонностях. Один молоденький вахмистр, к которому он приставал, чуть его не застрелил. Скандал поднялся несусветный, но дело быстро замяли, так как майор Штумпф испугался за репутацию своего госпиталя. А сейчас он измывается надо мной.
Мне нечего терять. Любой ценой я должен уничтожить эту гадину. В его руках судьба всего подполья, жизнь десятков моих товарищей, моя совесть, моя душа.
Я вижу тяжелую табуретку… Украдкой оцениваю расстояние до нее: далеко… Но если он отвлечется, я успею…