Казус бессмертия

Ересько Сергей

Старик спокойно ответил:

– Я-то как раз – не раб. Это вы – рабы. Рабы самих себя. Рабы системы, заставляющей жить так, как вы живете. Системы, толкающей мстить за убитых соплеменников, карать за злодеяния, совершенные против своего народа… Может быть, лучше научиться жить так, чтобы вас не убивали по национальному признаку? Не били только за то, что вы – евреи? Может, если это случится когда-нибудь, в этом и будет заключаться настоящая свобода?

Ковальски заметил:

– Ты рассуждаешь не как еврей…

– Я уже давно не еврей, - произнес печально Агасфер. – Я уже давно Бог знает кто… Я живу так, чтобы не причинять никому вреда. Но меня все равно убивают.

В-основном, по национальному признаку. Это потому, что о единицах судят по их сумме. И вас убивают, и будут убивать до тех пор, пока вы не научитесь жить по-другому… А сейчас вы – рабы. Вы мстите. И месть эта стала бесконечной. Это – вечное рабство. Если, конечно, ничего не изменится в головах. А начинать что-либо менять надо с себя…

Макс зашел в домик, уселся на табурет и, пристально глядя на старика, спросил:

– Кто ты?

– Агасфер, - ответил тот.

Ковальски удивился:

– Это твое настоящее имя?

– И имя и жизнь…

– Насколько я помню, легенда о Вечном Жиде придумана христианами. Агасфер – мифическая личность, и никогда на самом деле не существовал. Как, впрочем, и Христос.

– Да. Я – мифическая личность. И никакого Иисуса не толкал. Ты – пьян, а я – нет. С чем тебя и поздравляю.

Ковальски проглотил подступивший к горлу комок и пробормотал:

– Куда я попал?

– В долину фарса, - серьезно ответил Агасфер.

Он достал стакан, налил в него водки, подвинул его по столу поближе к Максу и, положив рядом кусок лепешки, произнес:

– Выпей.

– Нет, - сказал Ковальски. – На мне лежит ответственность за подчиненных мне молодых солдат. Нам до границы идти около десяти километров. Мало ли на кого нарвемся. Да и здесь оставаться опасно.

– Почему? Местное население уже привыкло к взрывам и стрельбе. До вечера тут вряд ли кто появится.

– Опасно не местное население… Ты лучше скажи, он знал о том, что ты – это ты?

– Конечно. Даже пытался умертвить. Вот так мы и жили.

Агасфер забрал ранее налитую порцию, выпил ее сам, и закусил лепешкой. Он был уже основательно пьян. Ковальски встал. Старик произнес слегка заплетающимся языком:

– Пойду, соберу овец и потом приду попрощаться. Не с вами. Больно вы мне нужны. С ним. Вот ведь как получается. Ведь это я его сдал. Вы бы ушли, считая его дохлым, а он бы очнулся и отправился в Грузию… Знаю, что он – сволочь. А все равно – жалко. Будь проклято это чувство сострадания! Уж он-то этого чувства точно не имеет…

* * *

Через два часа слегка протрезвевший Агасфер подошел к скале и увидел, что отряд уже готов к выходу. Шенгеле был на ногах и с отсутствующим выражением лица стоял в середине шеренги солдат. Ковальски давал последние указания.

Старик остановился перед Йозефом на расстоянии вытянутой руки, взглянул ему в глаза и с искренним состраданием в голосе спросил:

– Йося, водочки на дорожку выпьешь?

Тень промелькнула по лицу Шенгеле, в глазах что-то блеснуло и он, резко выбросив правую ногу вперед, носком сапога врезал Агасферу в пах. Старика сжало в комок и он, присев, с шипением завалился на траву, подтянув ноги к животу. Шенгеле сквозь зубы процедил по-русски:

– Жри свое пойло сам, Иуда.

Никто больше не шевельнулся. Солдаты с интересом смотрели на корчащегося от боли Агасфера, и лишь Ковальски участливо сказал на идише:

– Ты встань на ноги и приседай. Сразу легче станет.

Агасфер, не внимая доброму совету, просто валялся, пока боль не утихла. Наконец, он осторожно встал и сказал, обращаясь к Максу:

– Вот тебе и чувство сострадания.

Это ты ему сообщил, что я его сдал? Спасибо тебе за это. Тогда слушай, что я тебе скажу. Этот негодяй двадцать лет назад изобрел некую сыворотку, делающую человека бессмертным. Он вколол ее себе и теперь – неубиваем. Во всем вашем отряде он – самый ценный экземпляр. Его необходимо обязательно доставить в Израиль и выпытать секрет производства эликсира бессмертия. Он в пути будет специально нарываться на пулю, чтобы его в очередной раз убили и бросили или тащили на себе, существенно затруднив поход. А вы не стреляйте. Вы его ножиком в зад колите. Эта процедура прибавит скорости…

Шенгеле громко заявил на идише:

– Уберите от меня этого сумасшедшего еврея.

Солдаты засмеялись. Йозеф обратился к Агасферу по-русски:

– Мое сердце чует, что мы еще встретимся. Может, не скоро, но обязательно. И при других обстоятельствах. Вот тогда я вспомню тебе все…

Ковальски, которому Берштейн перевел речь Шенгеле, подошел к нему вплотную и, четко выговаривая слова, стал их жестко выстреливать изо рта:

– То, о чем ты мечтаешь, не произойдет никогда! Любой ценой мы доставим тебя в Израиль. Там за тебя возьмутся наши врачи. Господь внимает молитвам, и потому ты сделаешь многое для нашего народа. Твое бессмертие станет объектом изучения. Ты будешь умирать много раз, и будешь возвращаться к жизни лишь для того, чтобы снова умереть при очередном опыте. Тебя можно заражать любыми болезнями и следить за их течением, пробуя самые каверзные препараты, испытывая их на тебе. Воистину, мир не знал лучшей лабораторной мыши со времен Создателя. И не имеет значения приговор Нюрнбергского трибунала, согласно которому ты должен быть всего-навсего повешен. Теперь ты испытаешь все, через что прошли твои жертвы. Ты будешь неоднократно биться в агониях, ты будешь страдать от вечных болей, сотрясающих организм при введении противоядий, ты станешь энциклопедией мучений… И пусть к тебе в эти моменты приходят образы тех детей, которые попали в твои лапы. Пусть придут близнецы, которых ты срастил по образу сиамских, и которые умерли от заражения крови, так как ты не удосужился провести операцию в стерильных условиях. И пусть они не были евреями, но они были детьми!

Ковальски, распалившись, начал захлебываться, и речь его стала бессвязной. Он уже кричал:

– Бесконечная смерть будет местью! Сначала ты будешь умирать за каждого из четырех миллионов людей, уничтоженных при твоем участии. Потом – за каждого нациста, избежавшего возмездия. Даже за тех, которые успели сдохнуть до того, как мы смогли их найти… А потом ты будешь страдать за обездоленных родственников, оставшихся без своих близких… А потом за стариков, которых заставили чистить улицы Вены зубными щетками…

Макс больше не мог говорить. Он тяжело дышал и зрачки его, расширившись, превратились в двери ада, готового поглотить его пленника в любую секунду.

Он закрыл глаза, отдышался, и спокойно обобщил:

– Короче, ты ответишь за все и за всех. Если б ты помер тогда - в 1979 году – ничего бы этого не случилось. А теперь станешь козлом отпущения.

– Великим Многоразовым Козлом, - добавил Агасфер и улыбнулся. – Теперь, Йося, еврейский народ будет тебя только благодарить…

Шенгеле, опустив взгляд себе под ноги, молчал. Ковальски дал команду, солдаты повернулись направо, и колонна направилась в сторону выхода из долины. Макс на прощание махнул Агасферу рукой, а тот в ответ старомодно поклонился. Даже когда цепочка, уводившая Шенгеле, скрылась из глаз, он все еще стоял и смотрел ей вслед, беззвучно шевеля губами.