Кешмарики от Иннокентия
Шрифт:
– Интересный случай, молодой человек, - пробормотал он, обращаясь больше к бумажкам на столе, чем ко мне, - очень интересный. Даже не знаю, как это назвать...
Если кто назовет такой интерес здоровым, я плюну ему в лицо, как профессору. Он уехал, а мне из поликлиники посчастливилось сбежать. Меня что-то убивало и я не шибко волновался, есть ли у этого название. У всех болезней одно имя - Смерть. Глупо завидовать мертвым, но я оказался именно в этом дурацком положении. По крайней мере, это у них позади.
Где-то на периферии зала послышался шум . Отодвигаясь,
Тьфу, черт! Меня едва не стошнило от сознания того, что все больше и больше проникаюсь психологией небытия. Чтобы отвлечься, я попробовал прислушаться к музыке, но тут же пришел к выводу, что есть мелодия, которую играют всем. По крайней мере, в этой стране. И музыкантам плевать, слышат ли ее все присутствующие. Веселенькие мысли, неправда ли?
Я затушил сигарету и начал рассматривать типа, к которому подсел, дабы узреть участие и в его глазах. Кто же знал, что с таким же успехом можно было зайти в магазин мороженной рыбы? Песочного цвета пиджак, белая рубашка и голубой галстук ничем не выдавали его причастности к дарам моря. Кроме того, в отличие от спящего окуня, он время от времени дергал левой ногой, издавая дробь. Звук этот говорил о полном отсутствии слуха, если, конечно, был попыткой попасть в такт музыке. Я тоже не Бетховен и, может быть, именно поэтому подсел к нему, чтобы еще вдогонку ляпнуть сакраментальное:
– Я, кажется, уже хочу умереть.
– Люди, как они есть, никогда не перестанут убивать друга.
Вздрогнув, я с недоверием посмотрел по сторонам. Толпа у входа решила-таки всерьез взяться за дело и над головами замелькали первые кулаки. Немногочисленные посетители, оставшиеся в стороне от событий, превратились в кучку зрителей. Однако, ни один из них не находился достаточно близко, чтобы я так отчетливо услышал эти слова. Да и глядя на заколдованные выражения пьяных лиц, трудно было поверить, что кто-то способен изречь столь замысловатую фразу, не лишенную даже некоторой философской глубины. Волей-неволей пришлось сделать единственно правильный вывод. Мой сфинкс разверз уста.
– Убить. Слово, от которого можно уйти, но к которому быстро привыкают.
Да, это был-таки он. Теперь чужие глаза переместились в точку где-то над моей головой, а узкие губы выталкивали слова, обесцвеченные перекисью безразличия.
– Ты привык, - добавил он и нога снова коротко простучала по ножке стола, констатируя факт.
– Я думаю, что умираю сам по себе, - пробормотал я, как заклинание.
– Тебе это кажется, - был ответ.
На это нечего было ответить. Желание говорить пропало. Ненужное, бестолковое желание выдать себя незнакомому человеку. Гораздо проще отхлебнуть коньяку.
Я пошел по пути наименьшего сопротивления, ведь исповеди устраивают исключительно ради того, чтобы полегчало. Напиток мягко скользнул внутрь. С души посыпалась щебенка, словно я отвернулся от чужого окна.
– Есть всего несколько слов, от которых невозможно уйти, - неожиданно снова заговорил незнакомец.
– Одно из них - желание.
Его глаза встретились с моими и вдруг я в вихре снежной пыли полетел вниз по склону горы. Лишенный опоры, прошлого и возможности отхлебнуть коньяку. "Надо же было перед смертью нарваться на сумасшедшего," - забилась судорожно в голове перепуганная мыслишка. Подергавшись, замерла, переводя дыхание, когда взгляд отпустил меня.
– В тебе еще не поселилось отчаяние. Смирение - одно из слов.
Шекспир поинтересовался как-то: "Как вам это нравится?" Потом он еще много чего спрашивал и, кажется, таки всех достал.
– Это хорошо. Ты еще считаешь себя живым, - тот же голос, лишенный жизни.
Великолепная эпитафия. Жаль, что вряд ли успею на похороны ближайших друзей. Я сделал большой глоток и нагло попытался поймать взгляд. Тот снова витал в заоблачных далях. Где-то там, откуда я недавно летел с головокружительной скоростью. Воспоминание шевельнуло в желудке проглоченную змею пережитого ужаса. Попытка согреть её коньяком не удалась. Это была не первая попытка, обреченная на неудачу. Сколько их бывает в жизни каждого из вас? Сколько их было у покойников?.. Ответ прост, но он светится на мониторе только у св. Петра...
Боже, я пришел сюда всего лишь для того, чтобы напиться и забыть все свои страхи. Пить - это все, что я могу, когда не вижу своё тело и меня не одолевает рвота, выворачивающая внутренности наизнанку.
– Еще один лишний, - родил окунь в пиджаке песочного цвета.
Откровенность поражала и завораживала. В самом деле, кому полезны будущие покойники? Неужели, это то, что мне суждено услышать вместо некролога? Или это то, что нужно каждому умирающему?.. Причастие, дарующее веру в следующую инкарнацию. Здорово-то как, а?
– Мне нетрудно исцелить тебя, - чужие слова незнакомого человека были ненастоящими. Никто не мог сказать их. Никто из живых и мертвых. У них у всех просто не было права возродить глупую надежду. Этот поступок был хуже мародерства. Для него, насколько я знал, даже не было статьи.
– Последним воскрешенным был Лазарь, - пробормотал я. Предложение требовало ответа, если это было предложение...
– Мне жаль тебя, слишком живучего, для того, чтобы уйти к остальным, голос странно изменился, словно он звучал сквозь вату.
Наконец-то жалость. Единственное, из-за чего я до сих пор бродил по свету. Как у опытного террориста от разговорного жанра, у меня была фраза. Надежная, как болванка, чтобы заинтересовать и вызвать сочувствие. Попрошайки дохли от зависти, как мухи. Я пил не коньяк, но жалость. Все нищие здоровьем становятся вампирами этого напитка. Ничего более уничижающего Человечество еще не изобрело. Любовь Христа - всего лишь экстракт способностей обезьяны к самопожертвованию. Кажется, я начал получать в достатке пьянящее соболезнование, ненавистное хотя бы потому, что ждал его.