Кешмарики от Иннокентия
Шрифт:
– Не твое дело, - мой голос был хриплым и чужим. В темноте пахло хвоей.
– Выбираем, корректируем, любовно причесываем и сладко погружаемся. Это ли не предел тупости человеческой?
– в помещение хлынул свет из распахнувшегося окна.
– Не твое дело...
– новая реальность отказала мне в красноречии.
За окном сложенного из бревен дома шел лес и стоял дождь. Ели, словно фрейлины в зеленых платьях, элегантно пробирались меж застывшими струями воды. В воздухе царил шорох и едва слышный звон.
– Красиво?
Я кивнул, завороженный дубами-джентельменами,
– Но ведь бредово, согласись? Красивый бред, который моментально превратится в кошмарный сон, стоит лишь тебе оказаться у них на пути.
– Но я же не у них на пути, - я пожал плечами, но холодные мурашки вылезли из пор кожи на спине. Настало время для прогулки. Адреналин еще не начал командовать парадом, но сама мысль о том, что стоит сигинору захотеть и я окажусь у них на пути, заставила меня сменить точку зрения. Теперь в фокусе оказался пустой, ничейный взгляд чужих окон, задернутых клубящимися шторами облаков.
– Тебе никогда не приходило в голову, что тоже самое думала Анна Каренина, ложась на рельсы, а? И если бы не пьяный стрелочник, перепутавший ключи от замка Мелентьева, то она просто отряхнулась бы и вернулась к мужу. А потом лишь изредка просыпалась бы по ночам от ощущения холодных стальных стрел под ребрами.
– Тогда не состоялся бы сюжет...
– О, сюжет! Ты на верном пути, приятель!
– Кто такой Мелентьев?
– тупо спросил я, но усиливающийся шум заглушил меня треском веток и колокольным звоном. Эта какофония ворвалась в мою голову стаей зазубренных напильников, коверкая призрачную реальность. И тогда я заорал, - Кто такой этот Мелентьев?!!
– Санитар... ***
– Санитар!
Я открыл глаза.
Нарочито белые колпаки делали их похожими на поваров. Мне вспомнилось бесцветное дымящееся мясо. Желудок кольнул внутренности осьминожьим клювом. Они выглядели именно так, как я их себе представлял, эти повара людоеда, имя которого известно всем. В их взглядах читалось нетерпение и желание поскорее меня скормить. Только выцветшие глаза светила выглядели озабоченно. Наверное, он слишком уж задумался о том, как склероз вписывается в теорию неназванного трудяги.
– Думаете, ему нужен санитар, Вадим Иванович?
– вежливо осведомился доктор Иванов, глядя в окно, наполовину закрашенное белой краской. Такой обычно размашисто пишут "Ремонт" на витринах магазинов.
– Не знаю. Если бы он умирал, например, от рака...
– в голосе послышалась мечтательность. Милый старикашка Кощей.
– Как все нормальные люди, - поддержал третий, засунув руки в карманы халата и перебирая там наверняка блестящие штучки, которые мерзко позванивали.
– Где же этот чертов санитар?
– На обеде, - подсказал я, жалея о том, что слишком молод для склероза.
– Заметьте, коллега, синюшность не повлияла на его слух, - кивнул в мою сторону один из колпаков.
Вадим Иванович встрепенулся:
– А разве у него был музыкальный слух?
– Черт его знает, какой там был слух, - третий повар меня явно недолюбливал.
– Есть мнение, что он был глухим...
Скрип открываемой двери в палату и знакомый до дрожи голос:
– Да, вы совершенно правы. Он был глух. А также слеп и нем, как мороженная рыба.
Все обернулись к вошедшему. Теперь он был санитаром. Втащив за собой красный пластиковый стул, сигинор вальяжно уселся на нем и продолжил мысль:
– Все верно. Он был глух к гласу вопиющих в пустынях собственного одиночества, потому что и сам был одинок, - его голова повернулась ко мне, не так ли? Скажи, малыш, этим толстым дядям в беленьких халатиках, что ты прозрел.
Я не выдержал стального взгляда и смог лишь пробормотать:
– Не надо, сигинор...
– Ты прав. Статистам замысел ни к чему, ведь плач легко спутать со смехом, если не видеть глаз, стон отчаяния с оргазмом, особенно, если этого хочешь... ***
– ...Очень давно мне казалось, что я что-то знаю о ней. Я так думал до тех пор, пока не задался вопросом: "А испытывает ли она оргазм?" Глядя в зеркало, я прочитал ответ в этих глазах. Люди должны впитывать его с молоком матери, хотя бы потому, что он прост: "Жизнь - фригидная сука".
Я молча слушал эти откровения, за которые никто не дал бы гроша, если со здоровьем все в порядке. Молчание было моей платой. Я уже был должен слишком много.
– Я скажу тебе, почему мы встретились. Тебе осточертело суетное одиночество вокруг. Ты решил уйти из него. Уйти в себя, чтобы остановить вращение холостой жизни, в которую был вовлечен, смешно сказать, помимо своей воли. Умереть можно по разному и такой способ ничуть не хуже сверхдозы героина или дуэли с заведомо сильнейшим противником. Все они слишком человеческие, а следовательно, звериные...
Тут я до боли сжал челюсти. В выдуманные мной правила чужой игры затесалось понятие "долг чести"
– Да, я слышал, как ты твердил, словно попугай трагического актера, "я умираю, я умираю..." Ну и что? Это пока еще случается со всеми, - он отвернулся от зеркала в стерильном туалете, до одури пропахшего озоном.
– Я пытался открыть тебе глаза, но... Ладно, я скажу тебе, почему мы встретились. Ты нашел меня, чтобы умереть в этом туалете. Дерьмо всегда плывет к дерьму, собираясь иногда в громадные стаи. Я скажу тебе, почему мать хотела тебя убить. Она не из тех, кто иногда собирается в громадные стаи, чтобы помурлыкать над своим дерьмом. Чего хочет женщина, того хочет бог! Еще я скажу тебе, почему жизнь - сука, не испытывающая оргазма!..
Окаменев, я смотрел на него, а он медленно раздавался в размерах. Его контуры, потеряв четкость, задымились серым туманом, густея по углам. И только глаза - две заиндевелые стекляшки, оставались тем, чем были. Паникующий инстинкт самосохранения взбаламутил сознание и с самого дна вдруг всплыло узнавание этих глаз. Я их видел в последнее время у матери. Вряд ли мать может сглазить свое чадо, но ее можно запрограммировать! Чего хочет бог - того же хочет и женщина!..
– Потому что только я способен испытывать настоящий оргазм. Я - его отец и мать, и святой дух!!!
– губы расплылись в воздухе двумя кровавыми мазками, обнажив зубы, похожие на корни вывороченного дуба.
– Бог есть оргазм!..