КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1

Мальцева Валентина

Брежнев испытывал к председателю КГБ сложные, зачастую противоречивые чувства. С одной стороны, он искренне уважал Андропова и практически не сомневался, что у этого человека вполне достаточно ума и прозорливости, чтобы не переметнуться в стан врагов, не примкнуть к какой-нибудь кабинетной коалиции и уж тем более не начать против него лично открытую войну за власть. Однако авторитет Андропова, становившийся с каждым годом все ощутимее, по-настоящему пугал Брежнева. Разве тогда, в конце шестидесятых, когда он, вопреки мнению многих членов Политбюро ЦК КПСС, собственным волевым решением добился перевода Андропова с должности секретаря ЦК КПСС на пост председателя КГБ, он мог подумать, что именно на этой должности, в самом большом, а потому самом опасном лубянском кресле, Андропов сумеет развернуться по-настоящему?

Михаил Суслов, бессменный и несгибаемый идеолог партии, автор концепции «развитого социализма», ненавидевший Андропова по целому ряду причин и имевший определенное влияние на Брежнева, еще в 1974 году, навестив Генерального

секретаря в Крыму во время отдыха, пожаловался генеральному:

— Не наш он человек, Леонид Ильич! Ох, не наш! Типичный ревизионист, доложу я вам. Сердце каменное, расчетливое, холодное, без революционного огня, без горения души. Одно слово — прагматик! А эти его постоянные заигрывания с интеллигенцией, эти демонстративные посещения авангардистских театров, эта, с позволения сказать, художественная литература, которую он, не стесняясь, кстати, заказывает себе в кремлевском магазине на дом, для личной библиотеки — Мандельштам, Булгаков, Набоков… Мало того, мне докладывали, что он и сам стихи кропает. Каково?! И что настораживает, дорогой Леонид Ильич: на Андропова ведь равняются некоторые аппаратчики, он у нас в некотором смысле — провозвестник нового стиля руководства…

Брежнев молча слушал окающего и размахивающего длинными руками Суслова, понимающе кивал головой, хотя уже тогда прекрасно знал, что предпринять что-либо конкретное против Андропова он не сможет, что благоприятный момент, когда эту политическую фигуру можно было без излишних хлопот убрать за кулисы главных событий, он безнадежно упустил.

Брежнев не просто не хотел — он элементарно БОЯЛСЯ подумать о том, как много знает Юрий Андропов и во что может превратиться это знание, в случае, если оно попадает в руки его РЕАЛЬНОГО политического врага. На заседаниях Политбюро Андропов никогда — ни словом, ни жестом — не давал понять, что хоть как-то интересуется нюансами внутрипартийной жизни страны. Назначения на посты первых секретарей крупнейших областей и краев России, на должности первых секретарей союзных республик Андропов неизменно принимал молча, без реплик или вопросов, всем видом своим демонстрируя полную лояльность и согласие с линией партией, с тактикой ее признанного лидера, стоявшего буквально за каждым серьезным назначением. В то же время в свою епархию на Лубянке этот человек не пускал никого, даже Генерального секретаря ЦК КПСС. С самого начала своей работы в КГБ Андропов методично проводил линию на ЗАКРЫТЫЙ характер деятельности возглавляемого им комитета госбезопасности. Любые попытки влиятельных, ревниво следящих друг за другом членов Политбюро, каким-то образом откорректировать или даже направить в определенное русло работу КГБ неизменно наталкивались на бетонную стену андроповских контраргументов, суть которых сводилась к следующему: КГБ СССР — подразделение партии, выполняющее работу ДЕЛИКАТНОГО характера. При этом председатель КГБ неизменно бросал выразительный взгляд в сторону Брежнева.

Слово «деликатность» в лексиконе Андропова было одним из наиболее часто употребляемых. И всякий раз, ощущая на себе холодный, ПРОНИКАЮЩИЙ андроповский взгляд, Брежнев внутренне сжимался. Ибо большая часть того, что приходилось делать Генеральному секретарю ЦК КПСС — будь то бесконтрольное манипулирование колоссальными средствами из партийной кассы, заигрывание с военными за спинами членов Политбюро или негласное, через высокопоставленных кремлевских посредников, покровительство откровенно мафиозным структурам, динамично просачивавшимся в основные структуры управления, носило именно деликатный характер.

…Первым не выдержал паузу Брежнев. Взгляд Генерального секретаря чуть потеплел, смягчился:

— Ты уж прости меня, Юрий Владимирович, за резкость, но речь идет о серьезных вещах… — Брежнев, не глядя, вытянул из пачки очередную сигарету и, щелкнув массивным золотым «Ронсоном», с которым он никогда не расставался (Андропов знал, что эту зажигалку ему подарил Кунаев, когда генсек еще работал в Казахстане), закурил. — Как будешь отчитываться перед товарищами?

— Леонид Ильич, — все так же негромко, вкрадчиво, произнес Андропов. — Давайте я вам кое-что поясню по нашим делам. Видите ли…

И он начал рассказывать Брежневу ситуацию, сложившуюся накануне запланированного переворота в Колумбии, одновременно прокручивая в голове причины и ОБОСНОВАННОСТЬ этого странного вызова в Кремль. Андропов отработал этот прием в разговорах с руководством очень давно, еще во времена «межцарствования», когда Сталина уже не было, а Хрущев только собирался подчинить себе страну. В свое время Отто Вильгельмович Куусинен — фигура в кремлевской обойме парадоксальная, выпускник и магистр философского факультета Гельсингфорского университета, свободно владевший немецким, шведским, французским, финским языками — не без юмора рассказывал ему, на чем «горели» даже самые опытные партийные функционеры.

«Понимаешь, сынок, — Куусинен до последнего дня жизни не смог (а, может быть, просто не стремился) избавиться от пришепетывающего выговора так до конца и не обрусевшего финна. — Причиной внезапного, внепланового вызова на ковер к большому начальству может быть только одно обстоятельство: внезапное появление некоей, непременно важной и опасной информации, причем направленной именно против тебя. Запомни, — внушал он молодому Андропову. — Ты не дождешься срочного вызова среди ночи или с самого раннего утра по поводу консультации относительно

чьей-то кандидатуры, вручения тебе правительственной награды или понижения в должности. Все это — суть вопросы рутинные, способы их доведения до сведения отрабатывались сталинским аппаратом десятилетиями. А рутина никогда не ходит под ручку со спешкой. Отсюда задача: непосредственно во время разговора с большим боссом понять, насколько правдива и опасна информация против тебя, тут же, на месте, разобраться во всем и постараться во что бы то ни стало отвести от себя нависшую угрозу. Разберешься — выкарабкаешься. Не разберешься — считай, что тебя уже нет. Помню, в пятидесятом году меня среди ночи, где-то в три часа, вызвали к Сталину. Ты, Юра, не верь этой болтовне, что Сталин был маньяком или самодуром, который дергал всех без исключения людей исключительно потому, что страдал манией преследования и просто органически не переносил, когда кто-либо из его подчиненных спокойно спал. Он, к вашему сведению, молодой человек, постоянно РАБОТАЛ. Причем работал не только с бумагами (хотя и это делал великолепно, как настоящий канцелярист), но и, главным образом, с живым материалом, с людьми. Независимо от того, какой пост эти люди занимали. И если вызывал к себе, значит, имел на то основания, значит, что-то хотел выяснить лично, без аппарата. Его ведь постоянно информировали. Все вокруг. А он, на основе этой информации, делал выводы. Собственные выводы, которыми ни с кем не делился. Так вот, вхожу в его кремлевский кабинет. Сталин в наглухо застегнутом кителе, без звезды Героя, сидит за столом, головы не поднимает. А в кабинете полумрак, только лампа под зеленым абажуром на его столе. Жду, когда он меня заметит, подзовет. А Сталин словно и не видит меня, — вытащил из кармана трубку, не глядя, нащупал коробок, вытащил спичку, чиркнул — не загорается, гаснет. Раз чиркнул — не горит. Второй раз — не загорается, третий, четвертый, пятый — тот же результат. Собственно, я все понял на второй спичке. У Сталина была феноменальная память — он держал в голове номера полков и кадрированных частей, знал по имени-отчеству второстепенных начальников отделов главков и директоров провинциальных фабрик. Однако после войны потихоньку стал сдавать — склероз-то прогрессировал, работать в привычную силу он уже не мог. Но признаваться в этом не хотел. Сталин ведь не использовал своих помощников, Поскребышева, в частности, так, как это делают сейчас — в качестве консультантов, советчиков, поставщиков справочного материала, просто энциклопедистов. Вот и решил: раз спички плохие, виновато дерево. А дерево — это Карело-Финская автономная область. А Карело-Финская АССР — это Отто Куусинен. А раз Куусинен плохие спички делает, то одно из двух: или он работник плохой, или — что вероятнее всего — его, Сталина, личный враг. Ему бы спросить у помощника, кто, собственно, в гигантской стране занимается производством спичек. Но Сталин никогда не опускался до таких вопросов. Он знал все. Во всяком случае, народ в это верил свято… На шестой спичке я глубоко вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться, и говорю: «Иосиф Виссарионович, в Карелии заготавливают лес, но спичками никогда не занимались. Основное производство сосредоточено в Белоруссии…» Он поднял голову и улыбнулся: «А, это ты, Отто! Хорошо, что пришел, есть у меня одна идея — построить в твоих краях крупный комбинат. Стране, товарищ Куусинен, позарез нужна бумага высокого качества…» Как ни в чем ни бывало, понимаешь?! Хотя про комбинат этот он со мной толковал буквально месяц назад…»

Андропов продолжал говорить, и по его спокойному, даже бесстрастному лицу никак нельзя было догадаться, что под этим высоким, мощной лепки лбом, лихорадочно просчитываются сложнейшие варианты. «Цвигун, опять эта мразь! — думал Андропов, излагая Генеральному секретарю ЦК КПСС позиция КГБ в центральной части Латинской Америки. — Но что он мог знать об этой операции? Какая информация к нему попала? Через кого?.. Воронцов? Карпеня? Нет, эти не могли. Этим нет никакого резона — сами шею подставляют. Тогда кто?.. По линии военной разведки? Но там крохи, по ним картину не воссоздать — так, мелочи. Неужели Громыко? Но какой ему смысл? Он же мог сделать это раньше и с большим эффектом — когда ЦРУ через него пыталось оказать на меня давление. Нет, это нереально. А Брежнев знает что-то КРУПНОЕ. Это очевидно, иначе откуда в нем такая прыть? Как же Цвигун разнюхал? И главное, что именно этот мерзавец знает?..»

— Юрий Владимирович, — к концу монолога председателя КГБ бас Брежнева звучал уже примирительно. — А как ты объяснишь мне вот это? — Генсек явно для видимости порылся в стопке бумаг и передал Андропову два сколотых листка, напечатанных на машинке с крупным шрифтом.

Андропов взял протянутые листы, но читать не стал и положил их перед собой. Затем полез во внутренний карман пиджака, вытащил бархотку и тщательно протер стекла очков. И только потом, чуть отодвинув страницы от глаз, как и все дальнозоркие люди, начал читать.

«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС тов. БРЕЖНЕВУ Л.И. Лично. Напечатано в 1 экз.

Судя по данным наших источников в Бразилии и Аргентине, а также по сообщениям ряда средств массовой информации, в ряде стран Латинской Америки местными спецслужбами при активном содействии ЦРУ США была раскрыта попытка государственного переворота при участии левоэкстремистских сил и при активном содействии КГБ СССР. В самое ближайшее время ожидается высылка из Колумбии, Аргентины, Бразилии и Эквадора порядка тридцати советских дипломатов, прямо обвиненных в причастности к работе на КГБ СССР».