КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ
Шрифт:
– А коли так, – голос Кинф окреп, она встала во весь рост и повернулась к старику лицом, – то что ты делаешь в моих покоях?! Пошел прочь; и не смей входить, покуда я не позову – ибо теперь это спальня женщины, а не господина, и одета я как женщина!
Так, с этим разобрались. А теперь расскажи-ка мне, друг мой, а где это наш Шут? Я поражаюсь его беспечности! Его друга Чета ночью растерзала разъяренная толпа сонков, голову его выставили на всеобщее обозрение посередине зала, а его (Шута) и в помине нет поблизости! Он что, удрал?
И вовсе нет. Никто не удирал. Просто у него были свои дела.
Ночью после бурной
«Ты слышишь? Приди. Скорее приди, это важно! Скорее… остается мало времени».
Он очнулся; сонки, стоящие на карауле, удивленно таращили на него глаза – добрые солдаты, отметил Шут, и не пьяные, и не дрыхнут. Можно было б подумать, что им не давал покоя его стон и бред, да только зная сонков и их крепкие нервы, с уверенностью можно было б сказать, что их такими пустяками не проймешь.
Прогуляться? Зовущий его голос повторился, стал настойчив, и слышался теперь даже наяву. Это становилось невыносимо.
– Охранять царя, – бросил Шут, все-таки поднявшись на ноги. Вот и плащ пригодился, кстати. – От дверей не отходить, что бы ни случилось! Разве что ваш бог сверзится с пьедестала…
Солдаты молча проводили его ничего не понимающими взглядами и остались на месте, таращась в темноту покрасневшими глазами.
Шут не знал куда идти. Почти расцвело; с балкона, на который Шут вышел, была видна красная полоска зари, выкрасившая небо над городом, и обрывки спешно убирающихся туч. На улице моросил дождь, было тепло и влажно, свежий воздух не принес покоя, и голос не перестал звучать. Шут закинул голову, подставляя лицо мелкой приятной мороси. Да чем же избавиться от назойливого бормотания?! Напиться, что ли ?
«Мало времени…»
А может, это камни его зовут?!
Ну, конечно! Как сразу он не догадался!
А что случилось, интересно?
Нет, в самом деле – что еще могло случиться после того, как Тийна разгромила Палачей и устроила помолвку с Кинф?
Шут торопливо покинул балкон и поспешил в один из тайных ходов. Голос, словно почуяв, что Шут откликнулся и идет, немного примолк. Теперь он говорил не так отчетливо, слова, звучащие в голове, были скорее похожи на бессвязный бред или бормотание сумасшедшего.
Однако, это были не камни.
Когда Шут оказался в подземелье, они с изумлением уставились на него.
– Что случилось? – прошелестели они.
– Это я и сам хотел бы знать, – осторожно ответил он.
Что-то изменилось; Шут смотрел на камни и понимал, что с ними что-то случилось такое, отчего ни уже не властны над ним – если б они это узнали, то многие, наверное, раскрошились бы от ужаса и досады, если, конечно, камни умеют досадовать. Теперь это были просто говорящие стекляшки – чудо, конечно, но сила их, могучая, страшная, куда-то ушла, исчезла, словно некто или нечто выпил её. Голос бормотал и всхлипывал, вел его вперед. Иногда Шуту казалось, что он понимает, о чем идет речь, а иногда он предпочитал не то что не
«Слушай… ты уже близко, я знаю. Предатель близко! Он все, все делает для того, чтобы вскарабкаться на трон, и тогда всем будет худо. Спеши. Мне нужно сказать тебе очень важную вещь. Я не могу так, на расстоянии. Я должен видеть тебя. Ты меня помнишь. Я отсек тебе руки».
Теперь не оставалось сомнений, что это Палач подзывал Шута – он все еще жив, несмотря на то, что Тийна клялась, что уничтожила всех! Сердце Шута билось все сильнее, он почти бежал по темному подземелью, безошибочно угадывая дорогу. Он угадал бы её и с закрытыми глазами; и из-под его ног разлеталась грязная вода в вперемешку с кровью.
Вскоре Шут вынырнул из бокового хода в пещеру, пристанище Палачей, и завертелся на месте, на зная, куда идти дальше. Повсюду лежали тела убитых – и сонков, и Палачей, оставленных в общей братской могиле; далее виднелись три хода, но куда идти Шут не знал.
– Где ты?! – заорал он.
«Иди ко вторым воротам, там, где наша крепость», – послышался в его голове спокойный ответ, и Шут понял, что время истекает, что его не осталось совсем! И он ринулся в темноту пещер еще быстрее.
Палача – того самого, что Тийна велела приколотить к стене, – Шут нашел скорее по острому запаху крови, чем по какому-то звуку. Над головой его еле горели факелы, оставленные Тийной, но тело, прибитое к стене, было столь бесформенно и грязно, столь залито кровью, запекшейся и черной, что уже не походило на что-то живое, скорее, на мертвый обломок скалы. Терпя страшные муки, Палач все же молчал, и Шут в ужасе упал на колени, не зная, что делать. Его руки то порывались прикоснуться к страдальцу, то, словно обжегшись, отдергивались от изломанного тела.
Палач молчал; подняв с трудом голову, он насилу улыбнулся одним лишь краешком разбитого рта.
– Не нужно бояться, маленький весельчак, – с трудом произнес он. – Ты уже ничего не исправишь. Да это уже и невозможно. Все кончено… со мной – все кончено. И это к лучшему. Если тебе не трудно… освободи меня. Не бойся, я уже ничего не чувствую. Мое тело мертво, живы только мой мозг и сердце, но и это не на долго. Давай.
Шут поднялся, в ужасе разглядывая орудия, которыми был прибит к стене Палач – как и все, сонки сделали это основательно. Ладони гиганта, его предплечья и плечи были раздроблены железом, и Шут, положив руку на один из обломков, с содроганием ощутил, какое оно теплое, это железо, теплое и скользкое от живой крови, и как страшны и искорежены пальцы, походящие скорее на скрюченные жаром высохшие корни дерева, чем на живое тело…
Он потянул обломок меча, которым была пронзена кисть Палача, но тот не поддавался. Палач молчал; быть может, он был немыслимо терпелив, а может, и в самом деле уже ничего не чувствовал.
– Смелее, – произнес он. – Поспеши. Времени почти не осталось, а я не хочу умирать так…
Шут рванул меч, и обломок со звоном вышел из стены, и освобожденная изувеченная кисть повисла, раскачиваясь перед лицом Шута.
Не без усилий Шут освободил вторую кисть, затем руки. Когда Палача удерживал лишь один обломок, пробивший плечо, тот начал заваливаться на Шута, отрывая себя от стены тяжестью своего тела, и Шут насилу удержал гиганта, чтобы тот не свалился в грязь.