КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ
Шрифт:
– Совершенно случайно – Торном, – ответил я. Старуха покачала головой:
– Да, да…тебя ждет великое будущее. Мало того, что ты Торн, так ты еще и Равновес!
– А вот тут ты не права, – ответил я хладнокровно. – Я не стремлюсь к славе, и обычно пребываю в тени своего друга, Зеда, как и положено Торну.
– И я о том же. Твой друг – просто человек, смелый, отважный, сильный, но ты – Равновес, зеркало, в котором отражаются люди такими, какие они есть. Если ты будешь всегда рядом со своим другом, у тебя не будет выбора; возможно, твоя слава превзойдет его славу. У тебя нет выбора.
******************************
Зед
Его сон отличался от сна обычных людей. Словно лунный карась, сверкающий перламутровой чешуей, играющий в пруду по весне, его сознание то погружалось в темную глубь сна, то выныривало на поверхность.
Зед просыпался, и видел перед собой тлеющий огонь, оплетенные ветвями вьющихся растений Врата и шумящий лес. Пахло дымом, поднимающимся от костра, и свежей весенней зеленью, и Зед с удовольствием вдыхал эти запахи зижни. Запах дыма напоминал ему о дальних дорогах, о поселках, которые встречаются на его пути, и Зед снова погружался в сон, в котором впереди его ожидали перемены, и их приближение, и предвкушение этих самых грядущих перемен, которые непременно настанут, волновало ему кровь.
Он слышал все шорохи, все звуки вокруг.
Он слышал все шорохи, все звуки вокруг.
Трещали сырые сучья в костре,
Тоненько жужжали москиты в сыром лесном воздухе, шумел утренний ветер в вершинах деревьев, и просыпающееся солнце открашивало тоненькой алой каймой самые краешки деревьев. Зед ладью отирал лицо, отнонял роящихся мошек, ломал еще хрупких веточек – они были еще живые, сочно пахнущие на сломах, – и кидал их в костер. Огонь словно замирал под ворохом топорщащихся в разные стороны прутьев, и начинал валить дым. Мошкара рассеивалась, и Зед снова засыпал, обхватив ладонями плечи.
Когда он закрывал глаза, все это мгновенно исчезало. Даже запах леса испарялся, и в ноздри Зеда ударял смрад от горящего старого жира. Лунный карась уходил в темную холодную глубину, и в толще вод тускнела его серебряно-перламутровая чешуя, а Зед всем своим существом погружался в темные времена, и забывал о том, что на самом деле он спит под сосной в шумящем лесу.
Он видел перед собой лестницу, долгую каменную лестницу, украшенную гранитными уродливыми истуканами, лестницу о трех тысячах трехстах тридцати трех ступенях. Было темно – солнце просыпалось в этом мире где-то совсем уж высоко, и красной полоской проглядывало между черными, как уголь, облаками. Оно не освещало ничего, кроме самого себя, и совершенно не грело просыавющийся мир. Впрочем, мир кажется был мертв – или таился так глубоко и так далеко от солнца, что тому не для кого было светить, и оно вставало в полном одиночестве, окрашивая края тяжелых облаков багровым светом. Интересно, что наполнило эти облака сажей, подумалось Зеду. Костры жадных наоргов?
Что там, за перилами этой лестницы – Зед не видел. Он видел лишь крошащийся камень, отгораживающий ступени от… от чего? От скал, в которых она была вырублена? От пустоты, небытия? От бездны, дно которй было укрыто туманом?
В тишине и темноте казалось, что лестница и в самом деле висела в пустоте, и Зед усмехался, понимая, что все окружающее его похоже на сказочную, небывалую реальность.
Скрипели цепи, на которых висели фонари из такого старого, ржавого железа,
Зед хмурился; он понимал, что все это – сон, и хотел преодолеть эту нестерпимо долгую лестницу в один миг, как это сделал бы любой человек, осознавший во сне свое всемогущество.
Но сон становился реальным, и ноги торопливого Зеда словно приклеивались к ступеням, через которые он хотел перепрыгнуть. Наваливалась усталость, и он, злясь, останавливлся перевести дух под очередным качающимся фонарем, в бледном мечущемся пятне света.
Зед знал, что это за лестница.
Точно по такой же они поднимались в город Аринды, и все кругом выглядело точно так же, как и тогда, наяву, за исключением всепоглощающей темноты за перилами. Только тогда он шел туда не зная, что там. А теперь – теперь он шел в гости.
И с каждым шагом он слышал смех, тихий смех человека, который устроил какую-то шутку, вероятно, понятную и смешную только ему одному.
Будь здесь, рядом, Ур, он непременно узнл бы этот смех. С большой долей вероятности можно было б сказать, что Ур не только узнал бы его, но и впал бы в ярость, и полез бы наверх с маниакальным упорством безумца – или, напротив, отступил бы, отшатнулся, спрятался в темноте, подобно первобытному человеку в его слепом ужасе.
Зеда пригласил Слепой Пророк, и Зед понимал это.
Не мог понять он только одного – к чему нужно было проводить его по этой долой лестнице. Он терял время и силы; поднимаясь по летнице во сне, он уставал точно так же, как если б шел по ней наяву.
На второй тысяче ступеней он вымотался так, что ему пришлось присесть прямо на площадке, отделяющей вторую тысячу ступеней от третьей.
Дул пронизывающий холодный ветер, от которого слезились глаза, покраснел и шмыгал нос. Зед поднял голову – конец его пути обозначался где-то вдалеке крохотным золотистым пятнышком, крупицей света во мраке вечной непроглядной ночи.
– Э, нет, так не пойдет, – произнес он, переводя дух. Камень под его ладонью был холодный. Над его головой раскачивался, скрипя, старый фонарь – очередной светильник с мутными стеклами и еле теплящимся внутри огоньком. – Слышишь?
Слепой Пророк снова рассмеялся.
Зеду подумалось, что в этой ситуации Пророк ничем не мог ему помочь. Вероятно, для него, для того слоя реальности, в котором он обитал, эта длинная лестница действительно была настоящей,и иного пути, чтобы попасть в его логово, не было.
Спуститься к гостю? Возможно, это было неудобно – или попросту лень. Или же разщговор предстоял долгий, и негоже было принимать гостя на середине лестницы, на пронизывающем ветру, почти в кромешной темноте, с плящущими в ней туклыми огонькам, словно попавшими в ловушку душами умерших.
Но, так или иначе, а проблему эту Зеду предстояло решать самому. И он придумал, как ему быть.
Устав, он просто просыпался. Он открывал глаза, и лунный карась выпрыгивал из темной непроглядной глубины, блестя чешуей в свете серебряного Торна.