КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ
Шрифт:
– Господин, проси за меня!
Один из голосящих все-таки прорвался мимо моей охраны и вцепился в мою ногу. Это был молодой человек, темноволосый, с совершенно безумными умоляющими глазами. По его одежде трудно было определить, кто он. Наверное, какой–нибудь мелкий торговец. Красная полоса – след от плети, – пересекала его щеку, но слезы на его глазах были вызваны не болью, нет.
– Господин, проси за меня!- прокричал он, вцепляясь в стремена так, что костяшки побелели. Кажется, он сорвал ноготь об железо, но, несмотря на кровоточащую рану, он не отпускал меня. – Проси за меня! У меня беда, большая пропажа, и если меня обвинят..! Мне придется платить большие деньги, а у меня их нет, и взять не откуда, и кормить мою семью мне будет нечем!
От его сбивчивой, полубезумной речи мне стало не по себе. Я ничего не понимал; а его глаза, жадно смотрящие в мое лицо, горели каким-то религиозным экстазом.
Подоспевшие солдаты силой отогнали его от меня, и я остался один – его страшный исступленный взгляд словно поглотил весь мир вокруг меня.
– Зед! – крикнул я. – Кто это в паланкине? Кого мы сопровождаем?
Черный оглянулся. Увидев, что черный всадник повернул назад, просители бросились врассыпную. Кажется, они его боялись – интересно, почему?
– Это Равновес,- ответил он, приближаясь. Просители мгновенно испарились. – Ты что, никогда о них не слышал?
По его довольной физиономии я понял, что и он услыхал о них впервые недавно, но чуть раньше меня, и потому его распирает от гордости.
– А что они могут, эти Равновесы?
– Да все! Равновес – Брат Бога, и все, что он скажет, сбудется. Или напишет. Или подумает. Может даже не думать – но тот, кто коснется его, или побудет рядом, или просто увидит, тот может исполнить свою мечту, или какое желание, или еще что… Видишь, некоторые боятся его? Это потому, что совесть их нечиста; они убегают прежде, чем он услышит остальные просьбы. Чтобы отвязаться сразу ото всех просителей, он может сказать: «Всем справедливого суда». И тогда всех, кого он заметил, постигнет справедливый суд. По местным поверьям с ним рядом даже находиться-то опасно. Видишь его стражу? Все они невинны; ни один из них не касался женщины. В охрану к Равновесу идут лишь странные люди, не от мира сего. Что происходит в их головах, я не знаю, но они не боятся его предсказаний. Они не грешат вообще никогда – видишь, даже не бьют людей, которые им мешают, – и нередко, говорят, они обретают истинное счастье за свое благочестие. Это тогда, когда Равновес говорит: «По делам его да воздастся».
– Ого! А ты боишься его? Вдруг ты ему чем-то не понравишься, и он тебя проклянет? И это сбудется? А ты едешь к нему так близко…
Черный оглянулся на паланкин; на лице его отобразилось какое-то скучное, неопределенное выражение и он легкомысленно пожал плечами.
– Страшно же когда знаешь, – сказал он. – А если что-то происходит, и тебе этого никто раньше не предсказывал, то оно кажется само собой разумеющимся.
Я оглянулся; мой проситель все еще бежал за процессией, уже порядком устав и начиная отставать, и лицо его приобретало все более безразличное выражение. Глаза, еще недавно поразившие меня своим исступлением, гасли, становились бессмысленными, и двигался он скорее механически, чем целенаправленно, просто борясь за какое-то уже непонятное мне право – то ли видеть, что я буду делать, толи увидеть своими глазами, что я точно ничего не буду делать, и уже ни на что не надеяться. Да, наверное, я прав: он не хотел напрасно надеяться. Его надежда оставляла его; горе тушило разум, и голова наполнялась горечью и безысходностью. Еще минута – и он исчезнет, отстанет от нашей процессии, затеряется в клубах пыли…И его жизнь пойдет дальше так же медленно и бедно, как и до сих пор, и он с каждым днем будет погружаться в эту безысходность все глубже и глубже, и все страшнее и тяжелее будет ему жить…Эти мысли были так ярки и так живо представил я себе ужас такого существования, что невозможно было оставить без внимания его просьбу.
–
Стражи Равновеса, заинтересованные, обернулись ко мне. Наверное, учитывая все вышесказанное Черным, не часто кто-то вообще осмеливался просто так приближаться к их странному господину. Ход их лошадей немного замедлился, и я без труда нагнал паланкин. Замешкавшийся Черный что-то орал позади, но я не слушал. Потом разберемся.
Равновес в своих носилках сидел неподвижно, но молчаливые стражи послушно остановились, словно он подал им какой-то знак.
– Сиятельный, – я, еле сдерживая разгоряченную лошадь, наклонился над трепещущими занавесками. – Там люди…они просят справедливости…говорят, это в твоей силе…
Я промямлил это – и замолчал. В голову мне пришло, что я не умею разговаривать с Равновесами и тем более правильно просить. Что говорить? Как вести себя? За кого просить – точнее, я знал, за кого просить, но, может, надо за всех?
За занавесками шевельнулась какая-то тень; Равновес, похоже, размышлял над моей странной просьбой. И, кажется, он не очень расстроился, что я не по этикету.
– Я вижу женщину,- раздался неясный глухой голос. – Женщину лет сорока, может, чуть больше, со светлыми глазами. Она не столько виновата в пропаже, сколько в безразличие и неблагодарности. Она считала не правильно, и ей все равно, что этот человек мучается и страдает. Пришла её очередь помочь ему – она не считает нужным это делать. Нельзя так с доверчивыми людьми, которые к тому же помогли тебе в трудный час. Да, что-то тут не так, хотя, конечно, есть и на нем вина…но не большая, не такая, какую ему приписывают. Пропажа найдется, и скоро. Ему нечего переживать. Он не брал. Он не должен нести наказание. Не нужно ничего придумывать и что-то делать, решится все само. Оно лежит на поверхности, только руку протяни. Все? Или есть еще просьбы?
– Ты разве не слышишь? – изумился я. Равновес чуть слышно хихикнул:
– Но ведь и ты услыхал лишь эту просьбу. Говори, я отвечу.
Я прислушался. В общем гомоне и вое ничего больше различить было невозможно; все голоса слипались в один сплошной вой, и ничья просьба не выпадала, не отличалась особо от иных.
– Еще, сиятельный, он просил об удаче, – робко напомнил я.
– Что ты понимаешь под удачей? – спросил меня Равновес. – Какой удачи ему пожелать?
Я задумался; чем наградить добропорядочного бюргера, чтоб он был доволен и наконец-то отдохнул, как того заслуживает?
– Ну-у, – протянул я, – прежде всего ему бы работенку сменить. Он, сиятельный, человек доверчивый и какой-то нехитрый. Ему бы и хозяина честного и доброго человека, чтоб не обманывал и не обижал.
– Так, – утвердительно кивнула темная фигура.
– Работку бы ему такую… и плату хорошую, чтоб мог достойно содержать семью, – продолжил я, ободренный согласием Равновеса.- Со временем он бы немного накопил деньжат, приоделся, купил бы домик и смог бы заниматься тем делом, которое ему по душе. У него был бы постоянный достаток, кров, сбережения, и он бы уже не смотрел с таким ужасом в будущее. Я, сиятельный, видел его ужас в его глазах. Этот человек никогда не знал покоя; и его жизнь подобна существованию приведения – скитания, скитания, и нет ни упокоения, ни радости. Зачем так мучить его? Помоги ему, если это в твоих силах. Я бы сам непременно помог ему. Я и денег ему дам, много, мне не жаль! Пусть на ноги встанет…
Равновес, выслушав мои пожелания, немного помолчал.
– Должно быть, наш мир становится лучше и добрее, если один человек может пожелать другому такого простого и легкого счастья, – прошептал он, наконец. – Ты хорошо сказал, юный принц. Ты пожелал ему не больше и не меньше того, что ему нужно. Дай ему золотой и скажи, что его просьба услышана и исполнится.
Я поклонился и отъехал от носилок; щеки мои пылали. Охрана Равновеса, выстраиваясь в обычный порядок, чтоб продолжить путь, с интересом и любопытством поглядывала на меня. Я еле перевел дух; а что я сказал такого?