Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы
Шрифт:
Неприятности у экспедиции начались сразу с момента ее прибытия в Пунте — Арройо. Выяснилось, что накануне Петя Кока, Лентяй и Виктор купили лодку и отплыли на ней в неизвестном направлении. Поскольку экспедиции они не повстречались, их, очевидно, следовало искать выше по течению. Магистр решил заночевать в Пунте — Арройо и на следующий день двинуться дальше. Пришвартовав лодки к причалу, путешественники направились в харчевню, одновременно служившую гостиницей. Не успели они расположиться в зале, чтобы после долгого перерыва поесть горячей пищи и выпить по стаканчику, как вдруг царившее в зале гудение застольных разговоров стихло, словно по команде. В залу величественной походкой, от которой звенела посуда на столах, вошел огромного роста тучный метис. Его гладкое лоснящееся лицо с одной стороны было обезображено ужасным шрамом и то и дело кривилось от нервного тика. Глубоко посаженные черные глаза горели лихорадочным огнем и словно ощупывали всех присутствующих. За ним гуськом следовали еще восемь громил, обвешанных амулетами, в куртках и штанах из кожи каймана, с револьверными кобурами и чехлами для ножей на поясе. «Кто это?» — спросил Магистр сидевшего рядом с ним за столом местного жителя. «Капитан Хуан Карденоса. Здесь его зовут еще Бешеный Капитан. Правая рука самого майора Факундо». «А, ну–ну», — равнодушно кивнул Магистр, ткнул ногой под столом сидевшего напротив брата, дабы отвлечь его от созерцания вошедших, и чокнулся с ним агуардьенте. Однако сверлящий взгляд Бешеного Капитана уже наткнулся на белокурую гриву Магистра. Бандит удовлетворенно хрюкнул и повелительным жестом направил к его столику двух своих клевретов. Те с грохотом придвинули стулья и без приглашения уселись рядом с братьями, бесцеремонно оттеснив локтями всю стоявшую на столе посуду. При этом водка из стаканчика Петра выплеснулась прямо в рагу из мяса игуаны, которым тот с аппетитом закусывал. Эта наглость вывела Петра из себя. «Бы вылили водку мне в еду, сударь, извольте заказать мне новую порцию», — обратился Петр к бандиту. Два негодяя, для которых вежливость была большей диковиной, чем двухголовая лошадь, посмотрели друг на друга и разразились омерзительным хохотом. «Сударь, я в последний раз повторяю свое предложение», — заявил Петр, сдерживаясь из последних сил. Этой фразы бандиты просто не поняли ввиду ее особой сложности для их акульих мозгов. Хохот грянул с новой силой, теперь смеялись и бандиты, стоявшие в центре залы вокруг Карденосы. Петр, не говоря больше ни слова, поднял столик и обрушил его вместе с посудой на негодяев так, что те, задрав ноги, с грохотом и звоном рухнули на пол, а сверху их надежно придавила тяжелая столешница. «Каррамба! Ну–ка, задайте ему», — скомандовал Карденоса, и еще трое громил ринулись на Петра, вереницей лавируя между столов. Кулак Петра просвистел в воздухе и со странным хлюпающим звуком врезался в нос переднего бандита. Мерзавец, всплеснув руками, повалился на пол, задев своего второго сообщника. Тот на секунду потерял равновесие и в результате пропустил знаменитый хук Петра левой, которого не выдерживал ни один зеленоградский хулиган. Раздался хруст сворачиваемой челюсти, и зубы мерзавца со стуком посыпались на пол, как горсть сушеных бобов. Выпад третьего наткнулся на защиту Петра, после чего бандит выставил вперед локти, уверенный в том, что кулак противника летит ему в голову. Однако он жестоко заблуждался: правой Петр лишь отвлекал его внимание, тогда как его грозная левая глубоко погрузилась громиле в диафрагму. Бандит сгорбился, выпучил глаза и вывалил толстый обложенный язык, издав при этом такой звук, как если бы кто–то с силой дунул в бутылку. Затем головорез упал под стол. Вся расправа с мерзавцами заняла менее тридцати секунд и напоминала со стороны действия ребенка, сбивающего кегли. «Каррамба!» — повторил Карденоса и выплюнул на пол соломинку, которую жевал. Для всех хорошо его знающих это свидетельствовало о крайней степени раздражения. Затем Карденоса быстро нагнулся и из–за голенища своего правого сапога выхватил длинный нож. Как бы пробуя остроту клинка, он дважды полоснул им воздух. Дважды в ответ раздался тихий зловещий свист, похожий на свист медянки, дважды в свете коптилки тускло блеснул клинок. Увидев это, Магистр быстро допил из стаканчика агуардьенте и, словно подброшенный пружиной, вскочил со стула. Он властно отстранил брата. «Петр, предоставьте это мне», — молвил он, не сводя глаз со свирепо дергающейся физиономии Бешеного Капитана. «У вас есть последний шанс извиниться, сударь», — сказал Магистр. Бандит ухмыльнулся. Клинок вновь дважды свистнул в воздухе, прочертив две сверкающие кривые в опасной близости от лица Магистра. Тот, не сходя с места, слегка отклонился назад и резко встряхнул рукавом походной куртки. Из рукава в ладонь, как послушный зверек, скользнул какой–то продолговатый предмет. «Интересно, что из вас посыплется, когда я вас продырявлю, — сказал Магистр задумчиво. — Пари держу, что дрянь какая–нибудь». В следующий миг послышался глухой щелчок, и из кулака Вадима выскочило длинное и узкое обоюдоострое жало клинка. Такие ножи выделывают заключенные в исправительно–трудовых колониях Тульской области, родины Магистра. Увидев, что Вадим вооружен, бандит решил взяться за дело всерьез и принялся, наступая, с остервенением полосовать ножом воздух. Вадим уклонялся и пятился шаг за шагом, ловя тот момент, который известен всем знатокам боя на ножах: в настоящей ножевой драке смертельный удар можно нанести лишь однажды, промаха противник уже не простит. Краем глаза Магистр заметил катавшуюся по полу бутылку. Решение созрело мгновенно: Вадим сделал вид, будто наступил на нее, пошатнулся и взмахнул руками. Лицо Бешеного Капитана искривилось, и он сделал решительный выпад, вложив в него всю свою злобу. Но Вадим и не думал терять равновесие. Он хладнокровно уклонился от удара противника, и туша Бешеного Капитана по инерции ринулась вперед мимо него. В этот миг Вадим и вонзил противнику в бок между пятым и шестым ребром клинок тульской ковки. Карденоса умер мгновенно, даже не успев повернуться лицом к своему врагу. Когда он, не издав ни единого звука, ничком рухнул на пол, все сначала не поняли, что произошло. И лишь когда Вадим неторопливо извлек из внутреннего кармана батистовый носовой платок с монограммой и начал вытирать им нож, до бандитов дошло, что их главарь окончил свой земной путь. Под суровым взглядом Вадима они подхватили труп Бешеного Капитана и поволокли его к выходу. За ними с кряхтеньем ковыляли те, которых поверг Петр в начале инцидента, причем один зажимал себе пальцами нос, второй отплевывался, а третий постоянно икал. Вадим отбросил испачканный кровью платок, поднял руку и щелкнул пальцами. «Хозяин, — сказал он, не оборачиваясь и не повышая голоса. — Нам нужны комнаты на эту ночь».
Наутро экспедиция двинулась вверх по течению, причаливая везде, где на берегах обнаруживались следы человеческого присутствия. Наконец в густых зарослях удалось обнаружить пристань на сваях и рядом на суше — небольшую стоянку. Путешественники увидели пепелище от костра, массу обглоданных костей и другого мусора, колья, к которым крепилась палатка. На толстом дереве было вырезано: «Петя Кока, Витя и Лентяй были здесь. Згурица, год…» «Куда же они подевались? — в отчаянии восклицал Вадим. — Неужели отправились еще выше, но зачем? Ведь там одни кайманы до самой бразильской границы». «А если они как раз и поплыли к границе?» — заметил Петр. «Дьявол! — выругался Вадим. — Как я об этом не подумал! Но им–то проще, они могут переходить границу нелегально, а у нас нет на это права. Оформлять визу смешно, их тем временем и след простынет. Как же вырвать Пеленягрэ из их лап?» «Выход только один — попробовать их догнать», — сказал Петр. «Отчаливаем», — скомандовал Вадим, и вскоре маленькая флотилия двинулась вверх по течению. Не успели они сделать и трех лиг, как вдруг в береговых зарослях прозвучал резкий крик тукана. По этому сигналу от обоих берегов отчалили одновременно по четыре пироги. Словно кайманы, они заскользили к середине реки, где плыли лодки экспедиции. Среди гребцов в пирогах сидели стрелки. Было видно, как они вскинули ружья и открыли огонь. В лодке Магистра пуля расщепила весло. Затем гребец–индеец беззвучно повалился лицом вниз, получив пулю в голову. Гребцы сбились с ритма, лодка сбавила ход. Другие лодки экспедиции также замедлили движение, понеся, видимо, потери среди экипажа. Пироги бандитов приближались. Магистр сделал в них несколько выстрелов из винчестера, но результаты стрельбы его явно не удовлетворили. С досадой сплюнув, он поднялся и по настилу между местами гребцов, покачиваясь, зашагал на корму. Там он спустился в каюту и достал из шкафчика специальное ружье «нитроэкспресс», которое было сделано в Бельгии по индивидуальному заказу и употреблялось Вадимом в Африке для охоты на слонов. Зарядив магазин и пристегнув к поясу сумку с патронами. Магистр вернулся на огневую позицию. Там он с удовлетворением заметил, что пироги бандитов значительно приблизились, вскинул винтовку и нажал на спуск. «Нитроэкспресс» издал звук копра, забивающего сваю. От отдачи Магистр чуть не вывалился в воду. С трудом сохраняя равновесие, он успел заметить, как от борта одной из пирог взлетели вверх ярко–белые щепки. В то же место Магистр послал еще пулю, после чего пирога дала крен и начала тонуть. Вокруг нее забурлила вода, взрыхляемая мощными хвостами кайманов, почуявших поживу. Бандиты взревели от ужаса, но было поздно. Пирога исчезла в глубине, и в образовавшихся водоворотах замелькали корзины, ящики, бочонки, головы и руки утопающих. Магистр не пожелал сократить их мучения, с мстительной усмешкой опустив ружье. Переведя взгляд на другие бандитские пироги, он увидел, что одна из них бессильно плывет вниз по течению. Все находившиеся в ней в разных позах свисали с бортов или валялись на грудах снаряжения. Эту страшную работу проделал не умолкавший ни на секунду винчестер Петра, лущивший патроны, словно базарная торговка — семечки. «Отлично, Педро», — с мрачной усмешкой промолвил Магистр. На остальных пирогах возникло замешательство, весла задвигались вразнобой. «Вперед, трусы! Вперед!» — разнесся над водной гладью чей–то скрипучий бас, и в следующий миг Магистр вздрогнул — пуля из карабина Факундо обожгла ему щеку. Повернув голову, Магистр увидел мулата. Негодяй в грязном майорском мундире стоял на носу пироги, лихорадочно перезаряжая карабин, и сверлил Вадима ненавидящим взглядом. Вскинуть «нитроэкспресс» к плечу, прицелиться и выстрелить оказалось для Вадима делом одной секунды. Меткость выстрела была изумительной. Голова мерзавца разлетелась, как тыква, кровь хлынула у него из ушей, из черного провала рта вывалился посиневший язык. Некоторое время он постоял, хватая руками воздух, а затем повалился навзничь на груду мешков с маисом. Видевшие это гребцы на всех пирогах принялись, как по команде, энергично табанить, пироги повернули и стремительно понеслись вниз по течению. «Страшно впасть в руки Бога живого», — назидательно произнес Магистр библейский стих и пошел на корму, чтобы убрать винтовку в шкафчик. Внезапно настил рванулся у него из–под ног, и он упал на колени. Днище лодки заскрежетало о какой–то твердый предмет, и в следующий миг раздался оглушительный взрыв. Последнее, что запомнил Магистр, — это вздыбившаяся стеной вода и расщепленные доски у него перед глазами. Затем он потерял сознание.
Пришел в себя Магистр на дощатом причале пристани Пунте — Арройо. Вокруг полукольцом стояли сподвижники, устремив на лежащего сострадательные взгляды. Магистр понял, что с ним что–то не в порядке, и решил встать, но его левая нога неожиданно ушла в пустоту, и он снова повалился на шершавые доски. Бросив взгляд на подкачавшую ногу, Вадим обнаружил на ее месте лишь какую–то нелепую культяпку, обмотанную бинтами. «Педро, что за шутки?» — спросил он недовольно. «Это не шутки, брат, это кайман», — печально отозвался Петр. «Вот как», — заметил Магистр и снова лишился чувств. Вторично он пришел в себя лишь в нью–йоркском госпитале имени Кеннеди, куда его срочно доставили самолетом из Санта — Фе. Не успел он слегка окрепнуть, как его тут же осадили репортеры. Обычно вежливый, Магистр теперь гнал их прочь площадной бранью на всех языках в зависимости от национальности визитеров. Дело было в том, что он приготовился с помощью крайнего напряжения духовной энергии вырастить себе новую ногу — некоторые наиболее сокровенные восточные системы духовного самосовершенствования позволяют этого добиваться. Репортеры же постоянно его отвлекали, а врачи не препятствовали им, считая, что от пережитого потрясения Магистр слегка повредился в уме и стал потому капризным. Вадим дал несколько интервью, стремясь отделаться от навязчивых щелкоперов, — одно из них я и прочел в «Нувель обсерватер». Однако уступка не помогла, каждый писака хотел стяжать собственные лавры, лично повидав Магистра и вытянув из него что–то новенькое. В конце концов упорство Вадима победило: при каждом следующем визите он поднимал ужасный шум, кидая в гостя всеми предметами, которые попадались под руку, и понося его последними словами. Тем самым он создавал обстановку, невозможную для лечения других пациентов, которые от его грозного рева и звона бьющегося стекла покрывались нервной сыпью. Доступ репортеров к нему пришлось прекратить, и лишь друзья посещали его в заранее обусловленные часы. Врачи не верили своим глазам: из бесформенной культяпки, оставленной кайманом, начала расти новая нога. Вначале она была свернута наподобие завязи листка и имела ярко–розовый цвет. Затем она развернулась в тонкую ножку обычной длины и того же розового цвета. Далее нога стала обрастать мышечной массой и обретать понемногу гибкость и подвижность. С разрешения Вадима врачи делали бесконечные анализы вещества ноги, но все анализы давали вполне обыкновенные результаты, неопровержимо доказывая тем самым старую истину о первичности духа по отношению к материи.
Разумеется, не все вышеизложенное можно было вычитать из газетного репортажа, но настоящий художник устроен так, что и по слабому намеку, по отдельной черте может представить себе во всех подробностях человека, или вещь, или течение событий. Я отбросил газету и в расстройстве чувств залпом выпил чашку кофе, забыв о том, что он вызывает у меня сердцебиение. Поблагодарив радушного почтмейстера, я направился в гостиницу, где и дожидался прибытия «Калипсо», коротая время за стаканом излюбленной мною мексиканской водки «мескаль» и участливо выслушивая длинные исповеди здешних проституток. Накануне отплытия фельдъегерь принес мне пакет, доставленный из столицы. В пакете я обнаружил указ президента Эчеверриа о назначении Виктора Пеленягрэ начальником таможни в Пуэрто — Кастильо.
ТОМ 2
Если принять во внимание описанные выше события, делается понятным мое удивление при встрече с Виктором Пеленягрэ в рангунском порту. Один из самых респектабельных постов в республике Тукуман он каким–то образом променял на жизнь международного люмпенпролетария. Кроме того, я испытывал при виде Виктора некоторую досаду из–за того, что понимал, откуда на Рио — Негро взялись плавучие мины, едва не погубившие Магистра: разумеется, то были плоды деятельности молдавских террористов, удиравших от правосудия за границу и разбросавших за собой самодельные мины, дабы затруднить преследование. Хотя Виктор и не являлся непосредственным виновником катастрофы, меня сердило само его долгое общение с такими преступными типами, как Петя Кока и Лентяй. Однако легкомысленный смех Виктора и его живая и яркая речь отбили у меня охоту заниматься проповедями. Долго сердиться на этого человека было невозможно. Поэтому рассказ о его злоключениях я слушал с интересом читателя, глотающего разом увлекательный роман о жизни каких–то незнакомых людей.
Начало деятельности Виктора в роли главы таможенной службы не внушало никаких опасений. Он справил себе красивую белую форму со множеством нашивок и аксельбантов, а также фуражку с высокой тульей и кокардой в виде герба республики Тукуман. Затем на выделенные правительством средства он вновь нанял отряд вооруженной стражи взамен прежнего, который разбрелся в смутные времена. С этим отрядом Виктор почувствовал себя уверенно и обложил налогом, помимо иностранных кораблей, также и всех контрабандистов, рыбаков и даже просто любителей покататься на лодках. Естественно, что поступавшие от этого средства Виктор не сдавал в казну — они издавна составляли как бы узаконенный доход таможенных властей.
Деньги разрушительно действовали на жизненный уклад Виктора, страдавшего склонностью к мотовству. Стоило ему почувствовать себя богатым, как он сразу обрастал массой дорогостоящих привычек и начинал столоваться в дорогих ресторанах, заказывать одежду у знаменитых портных и содержать одновременно множество любовниц. В такие времена Виктор переставал писать стихи и лишь впивал всем своим существом обманчивые услады этого мира. Щедрость и блеск нового начальника таможни поражали воображение обитателей Пуэрто — Кастильо. Их изумление достигло степени религиозного поклонения, когда Виктор купил слона и стал на нем выезжать по своим делам. Слона в городе оставил какой–то бродячий цирк, поскольку животное заболело, но затем Виктор посоветовал дать слону ведро касторки, и тот выздоровел. Виктора прельстило то, что слон умел разговаривать, — как, впрочем, и многие животные в тропических широтах. Слегка подвыпив, Виктор любил беседовать со слоном, который закидывал хобот на спину, как переговорную трубу, и произносил в него все слова, слегка гнусавя. От большинства людей слона отличало полное отсутствие навязчивости в характере: он говорил лишь тогда, когда его спрашивали, все остальное время посвящая неторопливым размышлениям. В течение дня Виктор успевал объехать на слоне, которого он назвал Фердинандом, большинство дам полусвета Пуэрто — Кастильо, распределяя между ними свои милости поровну, как справедливый бог. По вечерам он устраивал пышные приемы в лучшем городском ресторане «Сплендид», заказывая поварам настолько изысканные кушанья, что те сбивались с толку и ему приходилось самому писать для них рецепты. Шампанское и туалеты для своих многочисленных подруг Виктор выписывал из Парижа, костюмы для себя — из Лондона, а из Генуи — асти–спуманте, знаменитое вино, к которому он испытывал особое пристрастие. Понятно, что при таком образе жизни доходов, о которых говорилось выше, Виктору стало не хватать. К тому же он тяготел к игре и спускал немалые суммы в портовом казино, одинаково неудачно играя и в рулетку, и в макао, и в завезенное из России «очко». Поэтому мало–помалу Виктор привык запускать руку в те суммы, которые был обязан в конце каждого месяца переправлять в столицу. Вскоре он оказался не в состоянии покрывать недостачу. Перебрав в голове все возможные источники средств, он не нашел никакого выхода из своего затруднительного положения и, не в силах перенести позора, застрелился из служебного револьвера «смит и вессон». К счастью, попытка самоубийства оказалась неудачной, и тут как раз подоспел Лентяй с крупной суммой денег, причитавшейся Виктору за участие в нескольких налетах. Этих денег хватило ненадолго, всего лишь на несколько вечеров в «Сплендид». Тогда Виктор застрелился вторично — и вновь неудачно. После этого им овладело тупое безразличие к жизни и к собственной судьбе. Лицо его приобрело то выражение, какое бывает у страдающих болезнью Дауна. Часами он созерцал мутным взором столбцы баланса доходов и расходов, курил вонючие местные сигареты и почесывал у себя под мышками. День перечисления денег неотвратимо приближался, но Виктора это уже мало беспокоило. Он сказал себе «будь что будет» и безвылазно сидел дома, махнув рукой на дела и забывая даже кормить своего любимого слона. В один из таких пустых вечеров Виктор понял, что больше не может так жить. «Почему я такой несчастный?» — вздохнул он и полез в ящик стола за револьвером. В том же ящике россыпью катались патроны. Обнаружив, что в результате двух предыдущих попыток самоубийства барабан револьвера опустел, Виктор принялся его заряжать, напевая: «Прима варе, прима варе…» Потянувшись за чайником, он для верности налил воды в ствол оружия, пробормотал: «Бог троицу любит» и вставил ствол себе в рот.
«Остановитесь!» — вдруг раздался звучный голос у него за спиной. От неожиданности Виктор вздрогнул и едва не сломал зубы о сталь ствола. Обернувшись, он увидел того, кто так неслышно вошел в его комнату. Это был стройный молодой человек лет тридцати в темно–синей офицерской форме перуанского флота со знаками различия капитана 1-го ранга. Фуражку с пышной кокардой гость учтиво снял и держал ее в руке. Виктор невольно залюбовался вошедшим. Пожалуй, доселе ему не приходилось встречать человека, вся внешность которого говорила бы так явственно об аристократизме и благородстве, — не только благоприобретенных, но и полученных по наследству от многих поколений знатных предков.
По общепринятым меркам гость Виктора не отличался красотой: его голова и все черты лица были слишком массивны, складки у рта были слишком резкими, нос имел неправильную форму, как у боксеров. Однако исходившее от капитана обаяние мужественности искупало все эти недостатки. Глаза его светились умом, доброжелательностью и приятной веселостью, очертания рта и подбородка свидетельствовали об упорстве и энергии, двигался капитан непринужденно и изящно. Он был брюнетом с серыми глазами — сочетание нередкое среди испанских аристократов. «Остановитесь! — повторил капитан. — То, что вы делаете — безумие!» «Пожалуйста, если вы так настаиваете», — пожал плечами Виктор и отложил револьвер. «Я присутствовал в «Сплендид» на одном из ваших раутов и зашел поблагодарить за гостеприимство, — пояснил капитан. — Простите, что я без доклада, но у вас в доме все двери настежь и прислуги нет. Признаться, я никак не ожидал застать здесь столь ужасную картину». «То–то ваше лицо кажется мне знакомым! — воскликнул Виктор. — Но, простите, имени вашего никак не припомню. Был, знаете ли, в подпитии…» «Ну что вы, не извиняйтесь, это так понятно, — возразил капитан. — Вы живете полнокровной жизнью, вас окружает масса людей, всех запомнить мудрено. Не то что мы, морские отшельники: вся жизнь на корабле, поневоле выучишь имена каждого из членов команды. Разрешите представиться: Хенаро Васкес де Руэда, маркиз де Вальдуэрна, капитан 1-го ранга флота республики Перу. Сейчас командую броненосцем «Пичинча», он стоит на рейде Пуэрто — Кастильо». «Так вы и есть командир этого красавца? Прекрасное судно!» — воскликнул Виктор. «Да, неплохое, — скромно согласился маркиз. — Я, собственно, хотел пригласить вас на борт завтра к ужину. Хочу отплатить вам за гостеприимство. Мне говорили, что мой винный погреб не самый худший в этой части света. Я пополняю его во всех портах, куда мы заходим. Недавно мы ходили с визитом вежливости в Россию, и в Севастополе мне подарили пять бутылок тридцатилетнего массандровского портвейна. Я подумал, что вам приятно будет его отведать, но вижу вас в таком душевном расстройстве…» «Ну что вы, сударь! — замахал руками Виктор. — Это я просто дурачился. Люблю иногда позабавиться, знаете ли…» Маркиз с недоверием покосился на револьвер, но промолчал, Виктор же искренне считал, что говорит правду, поскольку уже совершенно забыл о своем твердом намерении застрелиться. «Польщен вашим приглашением, буду непременно, — продолжал Виктор. — А допускаются ли на ваше судно дамы?» Маркиз усмехнулся. «Я выше предрассудков, — отвечал он. — Конечно же, допускаются, тем более в вашем обществе. К тому же мы сейчас на стоянке, а не в открытом море». «Прекрасно!» — воскликнул Виктор. «Итак, я вышлю за вами катер, — заявил маркиз. — Он будет в семь часов пополудни у южного пирса». После этих слов маркиз откланялся, отказавшись от предложенного Виктором кофе, так как спешил встретиться с торговцем, у которого закупал солонину и сухари для команды.
На следующий вечер маркиз вошел в кают–компанию и придирчивым оком оглядел уже сервированный стол, вокруг которого суетилось несколько матросов–негров. При электрическом освещении искрился хрусталь, тускло блестело столовое серебро и зловеще пламенел портвейн в старинных бутылках. В чашах громоздились плоды папайи, авокадо, гуайявы, гроздья бананов и винограда. В центре стола на блюде розовел огромный омар, выловленный лишь час назад. Удовлетворенный осмотром стола, маркиз осведомился: «Суп готов?» Он имел в виду заказанный поварам суп из акульих плавников. Получив утвердительный ответ, он поднялся на палубу, подошел к борту и щелкнул пальцами. Тут же рядом с ним вырос денщик и вложил ему в руку бинокль. Посмотрев в окуляры, маркиз увидел приближающийся катер, осадка которого показалась ему слишком глубокой. Когда катер закачался на волнах у борта броненосца, маркиз сверху разглядел, что вся внутренность посыльного суденышка заполнена ящиками, мешками и корзинами, и даже в полумраке моторного отделения виднелись какие–то узлы. На корме на ящиках восседали Виктор Пеленягрэ, приветственно махавший фуражкой, и три дамы в пышных кружевах и шляпах со страусовыми перьями, изнемогавшие от непрерывного смеха. «Я тут привез кое–что, — оно может понадобиться для нашего приятного времяпрепровождения на корабле», — пояснил Виктор, когда его подняли на палубу, и в ответ на протесты маркиза только замахал руками. Вслед за ним на палубу выгрузили веселых дам. Это оказались три хорошенькие француженки, Зизи, Мими и Лулу, известные в городе каждому любителю разгульной жизни и доступной женской красоты. Маркиз галантно представился, поцеловав ручку каждой из них. «Какой душка!» — пропела Зизи низким контральто, не сводя восхищенных синих глаз с крепко сбитой фигуры маркиза. «Офицер! Обожаю военных!» — простонала Мими, закатывая свои таинственные зеленые глаза. «Маркиз! Обожаю аристократов!» — проворковала Лулу, щуря на маркиза дерзкие карие глазки. «Капитан, а вы нас не похитите на своем корабле?» — спросила Зизи. «Мы даже не будем очень против», — хихикнула Мими. «Я буду самой покорной пленницей», — томно вздохнула Лулу. От такого изобилия любезностей маркиз слегка растерялся, несмотря на весь свой светский лоск, чего, собственно, и добивались веселые очаровательницы. «Девочки, к столу, к столу, а то вы совсем засмущаете хозяина, — заторопил дам Виктор. «Веди нас, черный Ганимед», — обратился он к денщику–негру, стоявшему туг же и восхищенно скалившему сахарные зубы. Тем временем на палубу с катера стали поднимать ящики с винами и с ракетами для фейерверков, корзины со связанными живыми курами и с различными фруктами, мешки, из которых доносилось то хрюканье поросят, то благоухание пряностей. Маркиз вновь попытался протестовать, но Виктор отвечал ему своим легкомысленным смехом. «Пустяки, сударь! Все это стоит копейки! А потом — вдруг нам чего–нибудь не хватит? Всегда нужен запас. Я люблю, когда дом — полная чаша». Чопорный ритуал офицерского ужина оказался тут же скомкан. Виктор сыпал шутками и забавными рассказами из своей бурной жизни, так что француженки то замирали, впиваясь глазами в его лицо и стремясь не пропустить ни слова, то закатывались неудержимым смехом и махали на Виктора руками, умоляя дать им передышку. Маркиз в любом обществе держался свободно, но его раскованность происходила из вошедшего в кровь знания правил хорошего тона. Раскованность же Виктора была несколько иного свойства и вытекала из его уверенности в том, что такому очаровательному человеку, как он, все простится. Он расплескивал вино, ронял на скатерть капли супа и набивал мясом омара полный рот, не переставая при этом говорить, так что речь его становилась невнятной. Но ни маркиз, ни его старший помощник, капитан Фернандо Гусман Дельвалье, единственный офицер, приглашенный к столу, не замечали мелких оплошностей Виктора, очарованные его прелестной болтовней. Мало–помалу за иллюминаторами сгустился мрак. По предложению Виктора в кают–компании вместо электричества зажгли свечи, чтобы, как он выразился, «создать интим». «Это неприлично!» — хихикнула Зизи. «Мы интим не хотим», — срифмовала Мими и, как бы случайно покачнувшись, оперлась под столом о бедро маркиза. «Девочки, мне кажется, нас хотят соблазнить», — простонала Лулу, притворяясь, будто не замечает пламенного поцелуя, которым Виктор впился в ее плечо, предварительно освободив его от одежды. «Нет! Я не хочу!» — томно пролепетала Зизи, когда губы и усы капитана Фернандо принялись осваивать прекраснейшие территории: ее точеную шейку, где кудрявились нежные пушистые завитки, раскрасневшуюся щечку с соблазнительной родинкой и, наконец, уголок припухших губок, которые Зизи порой облизывала маленьким алым язычком. Вместо ответа капитан Фернандо дунул на стоявший перед ним канделябр, разом потушив в нем все свечи. «Какой интим!» — хихикнула Мими, восседавшая уже на коленях у маркиза и обводившая пальчиком все черты его мужественного лица, чувствуя при этом бедром его грозную мужскую твердь. Маркиз проделал то же самое, что и его подчиненный, но с такой силой, что задул и последний, третий канделябр, стоявший перед Виктором. «Виктор, я надеюсь, вы будете вести себя хорошо?» — проворковала Лулу уже в темноте с напускной строгостью. «Даже очень хорошо! Тебе понравится, моя маленькая», — нежно отвечал Виктор. Вслед за этим с той стороны, где они сидели, послышался шум сбрасываемых одежд и пение диванных пружин. Вдоль трех стен кают–компании стояли широчайшие кожаные диваны, которые во время ужина бесшумно застелил денщик маркиза по сигналу Виктора. Вскоре в кают–компании воцарилось молчание. В иллюминаторы светила луна. Тишину нарушал размеренный плеск воды внизу у борта, сливавшийся в редкостную гармонию со страстными стонами трех женщин, каждая из которых, как опытный музыкант, подавала звук лишь тогда, когда умолкали две других. По этим звукам слушатель мог заключить, как чувствует каждая: стоны Зизи были протяжны, громки, чуть ленивы и исполнены неги, в которой, казалось, растворялось все существо прелестной гетеры; в стонах Мими слышались восторг и удивление, словно она и представить себе не могла, что могут существовать такие наслаждения, какие дарил ей маркиз; в стонах вакханки Лулу страсть временами переходила в ожесточение и ярость, словно она старалась выиграть некую схватку и возвращала Виктору любовные спазмы так, как наносят удары в бою. Изредка слышались изумленные вскрики мужчин — когда не привыкшие стеснять себя француженки подвергали их особенно изощренным ласкам.