Китай, Россия и Всечеловек
Шрифт:
Но вернемся к книге Бердяева. Он предлагает путь, отличный от классической философии. Не находит у Канта категории духа. Ему чужд антиперсонализм Шопенгауэра, монизм, эволюционизм, оптимизм Фихте, Шеллинга и Гегеля – объективация универсального Я. Особенно учение Гегеля о самораскрытии Духа в его движении к свободе. Зато близки мысли Л. Толстого: «Мое очень раннее убеждение в том, что в основе цивилизации лежит неправда, что в истории есть первородный грех, что все окружающее общество построено на лжи и несправедливости, связано с Л. Толстым» (с. 13).
Бердяев, исповедующий философию Свободы, разделял взгляды Герцена, призывавшего к «борьбе свободного человека с освободителями человечества»; утверждавшего, что «под равенством понимают равномерный гнет»; что «истина принадлежит меньшинству» и «не будет миру свободы, пока все религиозное, политическое не превратится в человеческое, простое». Герцен был персоналистом, уверяет Бердяев, и революционность его была персоналистическая (с. 159).
Бердяев критически относится к антикоммунистическому фронту в Западной Европе, который выражает интересы буржуазии или носит фашистский характер. Буржуазная элита может оказаться «чернью» в метафизическом смысле. Свой социализм он называет «персоналистическим», исходя из примата личности над обществом. Личность не может быть частью какого-либо иерархического целого, она есть микрокосм в потенциальном состоянии. И эта мысль не нова, выражена у русских космистов. Новое у Бердяева, пожалуй, в том, что свободная личность не посягает на свободу другого – человека ли, народа, космоса.
Таково качество самой Свободы: свободный существует сам по себе. Свобода недостижима при субъектно-объектных отношениях, отношениях господства-подчинения. Господин и раб коррелятивны, не могут существовать друг без друга. Властвующий не свободен. Еще Платон говорил, что тиран сам есть раб. Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран; тиран и для самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность. Он тиранит себя суеверием, завистью, самолюбием. Человек раб потому, что свобода трудна, рабство же легко, заключает Бердяев.
Внутренний универсализм личности противоположен внешнему, объективированному универсализму, создающему все новые и новые формы рабства. Личность есть прорыв, она не вмещается в одномерный процесс эволюции мира – рождается в духе. Дух не генерализирует, а индивидуализирует, что и делает личность потенциальной вселенной в индивидуальной форме, устремленной в бесконечность. Личность, таким образом, не есть часть универсума, универсум есть часть личности, ее качество – экзистенциальный центр мира.
Дуализм духа и тела, идущий от Декарта, устарел. Душевная жизнь проникает всю жизнь тела, как и телесная жизнь воздействует на жизнь души. Личность иррациональна, характеризуется отношением творчества, свободы и любви, а не детерминации. Бог существует как экзистенциальная встреча с человеком. Кто унижает человека, унижает и Бога. Отношение между средством и целью существует лишь в мире объективации, то есть выброшенности существования вовне. Человеческая же личность есть потенциальное все, вся мировая история.
Такое видение предполагает логику Целого, не разделяющую мир на субъект и объект; предполагает «духовную реформу»: «несчастное сознание» подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Сама структура сознания создает рабство, двойное рабство, у себя и у мира, – следствие эгоцентризма, разрушающего личность. (И опять сходство буддизмом – с логикой недвойственности, с идеей «не-я» (анатта), с преодолением эгоцентризма, главного препятствия на пути к Просветлению.) Эгоцентрик любит абстракции, питающие его эгоцентризм, продолжает Бердяев, и не любит живых людей. Но человек предпочитает оставаться рабом и предъявляет право на рабство, меняющее свои формы.
Безнравственно все, что определяется отношением к обществу, государству, отвлеченной идее, а не к конкретному человеку. Любовь, жалость направлена на весь страдающий мир, в этом ее преобразующая сила. (О том же радеет Вл. Соловьев в «Чтениях о богочеловечестве»: если мы от всего отречемся и погрузимся в немую и неподвижную глубину, то в этом родоначальном источнике нашей собственной духовной жизни мы внутренне соприкоснемся с источником жизни всеобщей. «Познаем Бога как первоначало, или субстанцию всего». [564] А по словам Вл. Эрна, мир в самых тайных недрах своих логичен, то есть сообразен и соразмерен Логосу.)
Загадки и тайны человека скрыты в том, что образ человеческой личности есть не только образ человеческий, но и образ Божий, заключает Бердяев. Свобода личности от объективного мира и есть его богочеловечность. Внутренно личность получает силу через богочеловечность, внешне весь мир, все общество и вся история преображается и освобождается через человечность, через верховенство личности (с. 41). (То, что имел в виду Конфуций под Человечностью-Жэнь.) Индивидуальность – неповторимый, единичный человек, который включает в себя универсальную человечность, а не входит в нее как подчиненная часть. Человечность и есть главное свойство Бога – не всемогущество, а человечность, свобода, любовь и жертвенность. Никто, кажется, не поставил острее идею страдания, как проблему теодицеи, чем Достоевский (с. 74).
Личность трансцендентна, бессмертна. Смерть не есть прекращение внутреннего существования личности. Победа не только над страхом смерти, но и над самой смертью есть реализация личности. Я не знаю более высокого нравственного сознания в отношении смерти, говорит Бердяев, чем сознание Н. Федорова. Он печалуется о смерти всякого существа и требует, чтобы человек стал воскресителем. Проблема личности с большой остротой была поставлена в XIX веке Достоевским, Кьеркегором, Ницше, Ибсеном, людьми, восставшими против власти «общего», против засилия рационализма.
Личности потенциально присуща гениальность. Гений одинок, жертвует собой по велению свыше; не принадлежит ни к какой социальной группе; сопротивляется мировому злу, которое всегда имеет социальные формы. (Бердяев заостряет на этом внимание: зависимость от социума – одна из форм рабства. Невозможно быть свободным в социуме, но невозможно быть свободным от него, пока не проснется сознание.) Социализация личности может быть лишь частична, не распространяется на ее глубину, на ее совесть. Совесть не подлежит отчуждению, она остается в глубине личности. Принцип личности должен стать принципом социальной организации, а не наоборот: не приносить в жертву обществу личную свободу.