Кладбище ведьм
Шрифт:
Запах мяса просто невыносим.
Баба Ряба хватает маму за волосы и впивается в эту невероятную черную волну ножницами – Щелк! Щелк! – отрезая один клок за другим.
Бабушка кряхтит: Если кто-то родится, то конец нашему роду. Позор, позор!
Бабушка стрижет, высунув кончик языка от усердия, швыряет грубо отрезанные клочки в воздух. Волосы кружатся, падают на стол, на пол, на плитку – вспыхивают на ней яркими секундными искорками. Через какое-то время мама перестает биться, безвольно обвисает, и только голова дергается, как у куклы.
Голос
ХРУСТЬ!
Ножницы срезают еще один большущий клок. Бабушка трясет им в воздухе:
За что тебя жалеть, дорогая? Пока не родила – жалеть нечего! А теперь и не родишь, слава богу.
На затылке у мамы остался один длинный локон, будто черная змейка, соскользнувшая на висок. В тот момент, когда бабушка пытается схватиться за него, мама внезапно дергает головой, подныривает под бабушку, уходя от её крепкого захвата, прыгает в сторону, к двери.
Мама цепляется ногами за табурет, падает, переворачивается и ползет на локтях.
За ее спиной вырастает бабушка. Платок сполз с головы, волосы растрепаны. Бабушка держит ножницы таким образом, что сомкнутые лезвия торчат из кулака. Рот ее исказился. Глаза выпучены. Это не любимая, добрая, милая баба Ряба. Это что-то другое.
Злая страшная ведьма!
– БАБА! БАБУШКА!! – завопила Наташа, позабыв, что все еще смотрит удивительный фильм из деталей прошлого.
На мгновение ей показалось, что баба Ряба слышит ее. И мама, которая все еще ползла к дверям, вдруг поднимает голову.
– БАБУШКА, НЕ НАДО!
Картинка дернулась, исказилась, будто кто-то начал сминать бумагу, на которой все это было нарисовано.
Бабушка замахивается лезвием, целясь маме в спину – нет! – в мамину изуродованную, остриженную голову!
Нет же, нет!
Наташа зажала голову руками, зажмурилась и закричала еще сильнее, до боли в горле, до хрипа! Перед глазами запрыгали яркие пятна. Холодный, холодный пол! Чернота злости закрыла его, подползла к ногам и коснулась бесконечно мерзкими щупальцами к Наташиным пальцам. Мурашки стремительно поднялись от пяток до затылка.
Папа не знает, что это за рыжий мужчина!
Мама решила оставить ребенка?
От кого?
А потом выбрала папу.
Щелк! Щелк!
Это счастье, что она выбрала папу.
Мозаика оказалась слишком правдоподобной. Её необходимо сломать и выбросить.
Потому что волосы, которые потом баба Ряба собрала, положила в воду в тарелке и замешала с зельями – они где-то хранятся. Гнилые волосы наложенного проклятия. Незаконченного проклятия. Что-то помешало бабе Рябе.
Например, мама нашла в себе силы выскочить из комнаты. Или ножницы выскользнули у бабушки из руки. Или Наташин крик каким-то образом разорвал время… В любом случае, что-то произошло, и то колдовство, которое она затеяла
Мне не нужны дети от дочери-шалавы!
не сработало.
Вопль оборвался. Наташа не поняла, почему вдруг стало тихо.
Воображаемый мир закончился, пора возвращаться в реальность, дорогая.
Она открыла глаза и увидела, что дверь в комнатку под лестницей закрыта на щеколду. Замок исчез. А вязкая
«Ты сойдёшь с ума от удивления» – говорила бабушка.
Похоже, так оно и случилось.
Глава четвертая
1.
Через три дня Грибов вернулся в Шишково на электричке.
Он и сам не знал, зачем сорвался вот так запросто, да ещё в разгар рабочего дня. Есть такая поговорка: «чёрт дёрнул». Видимо, сейчас она сработала на сто процентов.
После похорон Грибов постоянно возвращался к тому моменту, когда нашёл в дверном косяке воткнутые в древесину дверной коробки ржавые иглы. Вспоминал разговор о порче. Перемалывал в памяти образ мёртвой тёщи, лежащей в морге. И ещё больно впивалась в сознание какая-то мелкая навязчивая мысль, которую он никак не мог понять. Мысль эта касалась Наташи, дочери. Она заранее знала о смерти бабушки. Она же рассказала Насте подробности убийства. Откуда это всё? Зачем ей вообще нужно об этом знать?.. Наверное, в поисках ответов Грибов и приехал, хотя сам и не осознавал в полной мере.
Платформа оказалась пустая, неухоженная, заметенная снегом. С обеих сторон от покатой бетонной площадки тянулся серый зимний лес. Только по цепочке следов можно было понять, где среди этого леса скрывался поселок.
Грибов, убрав руки в карманы, заторопился к тропинке, минут через пять вышел к первым домам. Еще через двадцать минут свернул, поплутал немного по бездорожью, мимо кирпичных домиков, желтых газовых труб и сугробов, потом вышел на центральную площадь, где в окружении клумб и елей стояло кирпичное двухэтажное здание администрации. Типовая постройка, привет из Советского Союза, и даже с памятником перед крыльцом. Молчаливый Ленин, плечи которого были обрамлены снегом, протянутой рукой указывал путь в светлое будущее.
От центральной площади легче было ориентироваться.
Налево, потом пять минут по дороге без обочин, и вот он дом Зои Эльдаровны.
Погруженный в свои мысли, Грибов не сразу сообразил, что стоит перед тещиной калиткой. Вокруг было тихо и пусто. Безлюдная улица, вереницы разномастных заборов, следы многочисленных ног на снегу – и тишина.
Он зашел во двор, огляделся. Вдоль забора расползались рыхлые сугробы, площадка белела от снега. Ещё остались следы от похорон – опрокинутый стул у летней кухни, обрывки пакетов, которые по двору разнес ветер, какие-то бумажки, мусор, два алюминиевых ведра, забитых пустыми пивными банками. У дверей летней кухни, заметил Грибов, лежало что-то черное, непонятное. Вспомнил, что видел это, ещё когда приезжал сюда ночью за документами.
Странно, что никто до сих пор не убрал. Хотя, с другой стороны, а кто здесь вообще должен теперь убираться? Не соседи же.
Крыльцо перед пристройкой замело. У стены дома выстроились рядами обледенелые лавочки, которые притащили из местной церкви. Кто-то после похорон забыл на одной из лавочек шапку-ушанку, и она лежала, черной дыркой к небу, набрав горку снега. Вокруг шапки расхаживали две взъерошенные вороны, разглядывая Грибова с таким видом, будто они здесь были хозяева, а он – незваный гость.