Klangfarbenmelodie
Шрифт:
— Ни в чём, — буркнул Аллен, на что мужчина тяжело вздохнул, щипая юношу за мочку уха с каком-то странном раздражении, ещё сильнее пугая и так уже слишком взволнованного Уолкера.
— Малыш, я, может быть, и терпеливый, но не настолько, — вкрадчиво проговорил Микк, прожигая его своими золотыми глазами. — Говори, что случилось? Почему ты такой… такой… вот такой?
Уолкер мотнул головой и почти умоляюще произнес:
— Тики, ну давай не…
— Говори, — властно оборвал его мужчина, и Аллен едва не задохнулся от того, как именно прозвучала эта властность в его голосе. Она словно заставляла покоряться,
И Аллена ужасно раздражило то, что он не может этому сопротивляться. Юноша нахмурился — сердито и досадливо — и выдохнул, отведя глаза в сторону:
— Я тебе надоем со своими заскоками рано или поздно. Ты слишком хорош для меня. Вот и все, об этом я думал и поэтому у меня такое лицо, ясно? — на этот он попытался высвободиться из объятий замершего статуей самому себе мужчины, но тот, опомнившись, только крепче сжал его в руках, пресекая все попытки вырваться, и невесело произнес:
— Дурак ты, Малыш. Это скорее я тебе надоем, — при этом он устроил подбородок у Аллена на плече, чтобы юноша не видел его лица. — У тебя же все впереди еще, а я так… первая влюбленность, подумаешь.
Юноша замер, почувствовав, как всё внутри непонимающе перевернулось, и забрыкался в стальных объятиях, не способный выбраться из них, словно мужчина совершенно не хотел, чтобы он смог увидеть его лицо.
Как Тики вообще мог подумать о таком? Как он мог подумать, что наскучит Аллену? Как вообще мог наскучить такой потрясающий, великолепный, шикарный, роскошный, прекрасный (и ещё миллион описаний) человек?
— Н-неправда! — потерянно воскликнул Уолкер. — Ты же такой… такой… изумительный! Я… я… т-т-ты же… — слова не хотели складываться во фразы, изо рта вылетали лишь какие-то нечленораздельные звуки, потому что Аллен, ошарашенный и ужасно поражённый этим признанием Тики, не знал, то сказать. — Ты же восхитительный! Совершенно не такой, как я! — с какими-то странными (слишком девчачьими) жалобными нотками воскликнул он, сжав кулаки и челюсти. — Я вообще не мог представить, что тебя кто-нибудь сам по своей воле бросал… и уж тем более я… — прошептал юноша, чувствуя, как к горлу подкатывает противный комок из всех его страхов.
Тики вздохнул как-то особенно обреченно, как будто заранее готовился к тому, что Аллен и правда его бросит, разгадав все его загадки, и буркнул, все также не позволяя заглянуть себе в лицо:
— Ты вообще в зеркало себя видел? — и в этой реплике было столько усталого недоумения, как будто мужчина изводил себя этим неустанно.
Но нет, как это вообще могло прийти ему в голову?! Аллен ведь и помыслить не мог о подобной глупости — оставить такого потрясающего человека, тем более, когда все еще только… только начиналось.
Тем более, что этот человек успел стать для него такой же семьей, как Неа.
Так что вся эта ерунда про первую влюбленность, она даже не обсуждалась. Это было чем-то совершенно немыслимым — потому что Тики просто не был чем-то мимолетным. Он не был — и Аллен это прекрасно знал.
Потому что был действительно влюблен в него без памяти, совсем как впечатлительная девчонка, хотя всегда мнил себя брутальным альфа-самцом. Ну что за наивный идиот…
— В том и дело, что видел, — невесело хмыкнул Аллен, — каждое утро вижу — ничего
— Ты идиот, а не урод, — выдохнул Тики, — который с чего-то взял, что может мне надоесть, хотя у самого вся жизнь впереди и девчонки небось косятся. Подобные тебе фрики сейчас как никогда в моде…
— Ну зачем ты мне врёшь?! — вдруг взбеленился Аллен, ощущая себя внезапно обманутым, высмеянным и выставленным на посмешище. — Зачем говоришь такое? Это же н-неправда!
Потому что его седые волосы не могли быть красивыми.
Потому что обезображенное шрамом ото лба до скулы лицо не могло быть симпатичным.
Потому что его ущербная рука не могла быть милой и какой-нибудь ещё в этом роде.
Потому что вечно мёрзнущий мрачный урод не мог… кого-то влюбить в себя.
Девчонки его избегали — боялись и опасливо шептались по углам. Парни назначали драки, чтобы отобрать статус банте, но не больше.
Аллен был инвалидом-выродком, который на недолгое время заинтересовал прекрасного Тики своим страхолюдством.
Мужчина вздохнул, сжимая его в своих объятиях еще крепче прежнего — хотя, казалось, куда бы, и ласково скользнул губами по шее. И столько было спокойствия и принятия в этом жесте, что Аллену внезапно ужасно захотелось просто расплакаться у него на плече.
— Это ты просто уже давно не был на Западе, — произнес Тики — и чуть отстранился, ослабляя хватку и все-таки давая Уолкеру увидеть свое лицо. — Я… не знаю, как тебе доказать, что никуда от тебя не собираюсь, — тихо и как-то слишком спокойно, словно потух, произнес он. — Я начал убивать где-то в твоем возрасте, ну, года на три раньше, может, и за это время… многое видел, вообще-то. Видел — и пробовал, что скрывать. Но я никогда не… — на этом мужчина нахмурился и закусил губу — и Аллену мучительно захотелось поцеловать его, — не обнажался ни перед кем так. Даже относительно джаза. И я…
Юноша оборвал его, мотнув головой, и, не выдержав, потянулся вперед, заключая лицо в ладони и осыпая горячими мелкими поцелуями. Щеки, лоб, подбородок, глаза… Он не остановился, пока не добрался до губ, чувствуя в себе неимоверное желание прикасаться к этому человеку, который… который…
Который был таким замечательным, таким потрясающим, что Аллен всё не мог понять: за что? За что он, такой великолепный, мог полюбить такого урода-инвалида, сидящего на успокоительных?
Тики в ответ прижал его к себе в каком-то лихорадочном жесте, с какой-то жаждой в движениях, словно долгое время запрещал себе, а сейчас вдруг решился.
А ведь Уолкер так ни разу, кажется, и не сказал, что безумно любит его. Слова эти казались ему чем-то тяжеловесным, чем-то похожим на кандалы, обязывающими, связывающими, а он не хотел заставлять мужчину оставаться с собой. Потому что… потому что…
— Люблю тебя, — выдохнул Аллен Микку в губы, сам от себя не ожидая такой честности, и зарылся пальцами в чёрные кудри, прикрыв глаза от переизбытка собственных чувств. Их всегда было так много, этих чувств? — Люблю, люблю, люблю, — зашептал он, ощущая себя, на самом деле, мелкой девчонкой, слабой и беспомощной, тянущейся к сильному и взрослому мужчине, потому что тот ей казался безопасным и способным защитить.