Klangfarbenmelodie
Шрифт:
За такими мыслями он и не заметил, как юноша вышел на сцену и зал предвкушающе затих в ожидании его слов, которые, видимо, он говорил перед каждым выступлением. Аллен был в очередном пышном платье, таком воздушном-воздушном, синевато-белёсом — словно утреннее ясное небо с нитями не рассеявшихся облаков, и на поражающих логику Неа каблуках (и как только ему вообще удалось научиться ходить на этих монстрах?).
Юноша добродушно поздоровался, отпустил несколько безобидных шуток, отчего по помещению пронеслись приглушённые смешки, и, взяв микрофон, начал петь.
Песня была потрясающей по своему
И решил, что будет приходить на концерты брата чаще.
Тем паче, что… на самом деле он все никак не мог отделаться от мысли о том, что мотив песни ему знаком. Такой… напев словно бы из далекого прошлого, прежде прекрасного, но потом…
Аллен пел о любви, и эта тема… о, в песнях она, должно быть, была чем-то совершенно вечным, но от этого, надо думать, не заезжалась ни капли. Эта песня, кстати говоря, была почти в самый раз, хотя и говорилось в ней о том, что любовь одностороння. Просто Аллен… Аллен пел с такой легкомысленно-насмешливой интонацией, что грустить не хотелось.
И Неа сам не заметил, как начал отбивать в такт музыке ритм пальцами по столешнице.
Это было великолепно, на самом деле: то, как юноша улыбался, то, как он шутливо дурачился на сцене, притоптывая каблуками и взмахивая закутанными в ажурные перчатки ладонями, то, как он просил любить себя, то, как обращался к залу так искренне, так умоляюще, что нельзя было не поверить, что его только что бросили.
Неа восхитился, ненароком вспоминая всё-таки Хинако: как та пела так, что хотелось забыть обо всём, хотелось только внимать её голосу и словам, хотелось смотреть только на неё и отвлечься ото всех своих проблем. Вспомнил — и обрадовался, как Аллен похож именно на мать, а не на отца.
Песни сегодня были такими шутливо-легкомысленными, под которые хотелось расслабиться и которым хотелось подпевать, и, возможно, мужчина бы так и сделал (потому что Тики уже мычал себе под нос где-то с третьей композиции), если бы знал слова.
Неа всё же был поклонником рока, джаз отрицая всеми фибрами души, хотя в детстве частенько заслушивался исполнителями, которых обожал Мана. Просто потом, как близнеца не стало, он начал избавляться от всего, что могло напомнить о нём. Оттого, видимо, и эта больная привязанность к «орущей блевотине», хотя мужчина искренне не понимал, что в ней не нравилось брату и другу.
А потом вдруг послышался знакомый мотив, который Неа мог напевать часами в детстве, и мужчина неверяще уставился на с лукавой и одновременно какой-то лениво-смиренной усмешкой раскрывшего яркие алые губы Аллена, чтобы с удивлением узнать Seven Nation Army.
Эту песню они очень сильно любили с Маной. Неа всегда тянул слова и фальшивил, а близнец смеялся и шутливо давал ему по затылку, невозможно счастливому и принимающему все эти строчки за шутки и пафос.
Помнится,
Неа хмыкнул и замурчал себе под нос знакомые, так и не забытые строчки.
И чувство, идущее откуда-то из меня, кричит: «Найди свой дом».
Тики бросил на него восторженный взгляд и засиял, и Неа заулыбался ему в ответ, близкому и понимающему.
И это был еще один вечер из череды совершенно шикарных вечеров.
Потому что брат пел о том, о чем Неа сам когда-то распевал с Маной, но Мана больше не довлел над ним, не был тяжелым Дамоклом. Он был… просто воспоминанием. И мужчина рад был, что теперь это и правда так.
Потому что Аллен пел так сильно и так убедительно, что верилось в искренность его в слов стопроцентно, без каких-либо сомнений, ведь юноша горящими глазами смотрел в зал, а на его губах играла шальная и обречённо-смиренная улыбка, словно он бывалый пират или моряк, неимоверно уставший от всей этой мирской суеты.
Юноша пел о том, как уедет в далёкую Вичиту, где будет работать в поте лица, и был он такой безмятежный при этом, такой чуть ли не блаженный, благостный, с мечтательной улыбкой и прикрытыми глазами, что Неа даже засмотрелся на эту невозмутимость и покровительственную лёгкость, как вдруг под тревожную трель саксофона Аллен, иронично ухмыльнувшись, мощно и душераздирающе протянул про то, что будет истекать кровью перед Его Величеством и что слова его будут кровоточить также, пока их совсем не станет. Что больше ему уже не спеть. И столько было горечи, боли и обречённого смирения в его голосе, что это напряжение повисло в воздухе липким туманом, смрадным дымом, подчиняющим и отравляющим.
А пятна моей крови скажут мне: «Возвращайся домой».
Аллен смотрел прямо в зал, но словно бы и в никуда — явно в глубь себя, полностью отдаваясь песне, целиком посвящая себя ей, и эта драматичность, это повиновение судьбе поселили в Неа такую ужасную, такую сильную тревогу, что он даже настороженно замер, пожираемый этим тяжёлым чувством волнения.
Он всматривался в фигуру брата, расслабленно-наплевательски покачивающуюся на сцене — вгляделся в его сверкающие серые глаза, в его лукавую ухмылку, и только Аллен мягко замолк, глубоко вздохнув, и заиграла мелодия новой песни, мужчина смог успокоить своё бешеное сердцебиение.
Неужели брат настолько крепко вживался в роль, так тщательно пропускал всё через себя, что все его эмоции, все его чувства воспринимались так особенно? Так… трогательно?
Когда мужчина скосил глаза на сидящего рядом Тики, чтобы узнать наверняка, как все это происходит и почему, то увидел, что тот до побеления костяшек пальцев сцепил руки в замок и смотрит на Аллена неотрывно. Словно пытается в нем что-то найти, понять его.
Ошеломленный, покоренный и настороженный одновременно, он как будто даже совсем не моргал, пока не закончился проигрыш, и песня не подошла к концу.