Klangfarbenmelodie
Шрифт:
— Вайзли — очень умный мальчик, — заметил меж тем Адам, жестом подзывая кого-то, стоящего за спиной у юноши, к себе, и спустя пару секунд на столике между ними оказался поднос с чайными чашками, чайником, сахарницей и вазочкой с пончиками.
Которые пек Аллен.
Юноша стиснул зубы, стараясь не думать о том, сколько же на самом деле времени мужчина провел в кафе, потому что заметил его не далее, как пару недель назад, когда они с Тики уже выходили на улицу.
— Ну и что? — пожал плечами Уолкер (Уолкер, Уолкер — не Кэмпбелл, хоть ты тресни). — Все равно сердечник. Ему и волноваться нельзя, с
— Хорошего ты мнения, однако, о моих методах, — коротко хохотнул Адам в ответ, разливая чай по чашкам (тот же чай, которым поил Аллена в детстве, это сразу стало ясно по запаху).
Юноша лишь хмыкнул, предпочитая ничего не говорить, и с вежливой (ни к чему не обязывающей) благодарностью, которая, кажется, останется с ним навсегда (спасибо Алисе и глупому женскому этикету), принял протянутую посуду.
Адам, задумчиво нахмурившийся, пожал плечами и легкомысленно продолжил:
— Но вообще, это и правильно. И чем скорее, тем лучше, кстати, — задорно хохотнул он, словно смерть человека была чем-то смешным. — Тогда Шерилу будет нечего терять, ведь Тики от него уже отказался, Роад вырастет и уйдёт в другую семью, а Трисия… — мужчина длинно выдохнул, явно изображая горестный вздох, — что ж. Ей всё равно осталось недолго.
Аллен слушал его с самым невозмутимым лицом, на которое был способен, и понимал, что все эти слова и рассуждения про чужие жизни и судьбы совершенно его не трогают. Что, наконец-то, он превратился в того самого «Аллена», которому плевать на всех остальных.
Он степенно поднял чашку, с удовольствием вдыхая густой аромат улуна, и усмехнулся, думая, что отец совершенно не изменился за эти одиннадцать лет. Словно из потока времени выпал, право слово.
— Если Шерил лишится семьи, то у тебя уже не будет рычага давления на него, — легко возразил юноша, прикрыв глаза и обжигая язык пряным чаем. Из головы улетучились все посторонние мысли, все горести и печали по Неа, Тики, музыке, дому, оставляя после себя лишь туманную крошку, больше похожую на пепел, и сухое спокойствие. — Хороший работник — это тот работник, которому есть ради чего и кого работать.
В голове остались лишь чёрствые мысли про то, как поступить дальше, как отправить весточку брату, как заставить их с Тики улететь и скрыться, а не ломиться спасать его. Возможно, у Аллена в запасе дня два, если удастся отправить Вайзли к Микку, чтобы тот удержал их от идиотских и поспешных поступков.
Потому что если он не успеет, то все — пиши пропало. Адам же просто… убьет их без колебаний, ведь их всего двое, а народу в доме — наверняка тьма тьмущая. И всем заплатят за то, чтобы никто ничего не слышал и не знал.
И Аллен на самом деле совершенно не представлял, как сможет пережить их гибель, потому что в данном случае корка льда ему не поможет. А умрут они обязательно, потому что Адам, видно, как был, так и остался безумцем, которого не сломит ничто, потому что он и без того абсолютно сломлен.
И ему будет абсолютно плевать на то, что ощутит Аллен из-за этих смертей.
— Ну что ты, — махнул рукой мужчина, тонко улыбаясь. — Шерил всецело предан своей работе. И он отдаст всего себя ей, если у него не останется никого.
Не если, а когда, усмехнулся себе под нос юноша,
В своем воображаемом льду, к которому привык так, что почти чувствовал его холод на своей коже.
— Понятно, — глухо отозвался Аллен, ощущая себя таким ленивым, таким уставшим, таким измотанным, что хотелось просто лечь, уснуть и никогда не просыпаться, и перевёл взгляд на улицу, во внутренний дворик с цветущими вишнями и магнолиями, с небольшим прудом и журчащим декоративным водопадом, с каменными дорожками, по которым ещё мальчишкой убегал от смеющегося отца, играющего с ним в салочки, с бамбуковыми скамейками и невысокими качелями, на которых Адам частенько задрёмывал уже ближе к вечеру…
Как много прекрасных воспоминаний хранил в себе этот уютный садик, в каждом листике которого чувствовалось незримое присутствие Хинако.
— Но всё же сделаю тебе подарок в честь возвращения, — важно и торжественно произнёс мужчина, отвлекая Аллена от размышлений. — Отпущу Вайзли, всё равно он никуда от меня не убежит, — беззаботно хохотнул он, махнув ладонью.
— Как мило, — сухо отозвался юноша, даже не зная, на самом деле, как ему на такое и реагировать. — Хочешь меня расположить к себе и все такое?
— О, — Адам мотнул головой. — Что ты, мой дорогой, если бы я тебя хотел к себе расположить, я бы просто не стал никого убивать и повинился бы во всех своих прегрешениях, — здесь он снова рассмеялся, и Аллен ощутил себя откровенно паршиво. — Располагать тебя к себе у меня нет нужды, верно? — лукаво заметил он.
Так, словно они тут не о близких Аллена говорили и не об их смерти. Словно это просто игрушками все было и оставалось.
И Аллену, мечтавшему поговорить с отцом еще хоть раз все эти одиннадцать лет, стало мерзко. Он был «Алленом», но даже этой ледяной брони, которую он называл так, было мало, чтобы подавить это отвращение к себе и своей привязанности.
— Потому что ты меня ненавидишь, и это именно то, чего я и хотел, — продолжал тем временем Адам с таким благостным видом, словно все его мечты исполнились в один момент. Юноша непонимающе поджал губы, пряча лицо в чашке, и медленно выдыхая, чтобы вернуть себе невозмутимость и спокойствие. — Тебе не нужна семья, мой милый. Семья — это слабость, — вдруг проговорил он серьёзно, так, словно бы просил принять и понять эту простую для его больного сознания истину, словно объяснял что-то общеизвестное и хотел донести это до Аллена, будто бы передавал собственную мудрость, как наставник — наследнику. Как отец — сыну.
И сколько в этих словах было невысказанной горечи и боли, что юноша вздрогнул, неверяще вскидывая взгляд в пустые безумные глаза Адама.
— А ты не думал, что тоже мог быть моей слабостью? — тихо спросил Аллен, всеми силами стараясь заставить голос не дрожать, потому что… потому что… потому что лёд на мгновение треснул под тяжестью распирающих грудную клетку чувств. Тех самых чувств, которые он тщательно прятал и скрывал ото всех, которые были ужасны и гнусны, которые всё равно остались в нём несмотря ни на что.