Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Он злился на то, что находился сейчас здесь. На то, что говорил о Мане с его же убийцей. Что пил чай за одним столом с живым мертвецом. С тем, кто когда-то был его отцом, но, замёрзнув в своём безумии, так и не смог оттаять.
А был ли этот человек вообще Адамом? Тем, кого на протяжении всех одиннадцати лет ждал Аллен?
— Это не обида, — спокойно возразил юноша, всматриваясь в прохладные черты отца: в его морщины, в его чёрные с проседью волосы, в его длинные узловатые пальцы и отстранённо-мечтательный изгиб тонких губ.
Тот, кто сидел перед ним сейчас, определённо
Не значит ли это, что его настоящий отец… умер вместе с Майтрой?
И что прямо сейчас здесь сидела лишь его оболочка? Его замёрзшая оболочка, которая была уже просто не способна растаять самостоятельно?
…и правда лич. Они из тех, кажется, кто принес человеческую жертву ради бессмертия и теперь сеет зло. И филактерия его — Аллен. Который и должен его убить, потому что никто другой не сможет.
Потому что тот Адам, которого знал и любил юноша, очевидно, отравился тем же ядом, что проглотил Майтра, чтобы не выдавать его тайн. Ведь близнецы, они же… все чувствуют, так?
Если так — Аллен боялся даже представить, что ощущал Неа, когда его брат сгорел. Даже не так — когда он горел. Ведь по сути Мана сгорел заживо — заживо!.. На все сто процентов. Принудительная кремация, твою мать. Там было даже нечего хоронить.
Аллен бесшумно выдохнул, стараясь думать об этом как можно меньше — хотя стоило думать больше, потому что боль за брата, сожаление и сочувствие за потерянную жизнь, за связь с близнецом, которую уже никогда ничем не восполнить — она разжигала в нем пламенную, безотчетную злость. Ярость, способную разрушить и самые крепкие из возводимых им же ледяных барьеров.
— А что же? — Адам покачал головой, и юноша снова увидел это — эту масляную пленку на его зрачках, как глаза у мертвых кур. — Явно обида, — заметил он и укоризненно сообщил: — Хотя ты должен быть мне благодарен, сын, ведь я стремился избавить тебя от боли. От той боли, которую пережил сам. У тебя никого не должно быть, Аллен, — мужчина смотрел на него в упор, и Уолкеру казалось, что у него кружится голова. — Только тогда ты станешь идеальным наследником и отдашь свою жизнь семье.
— Какой семье? — осипшим голосом выдохнул юноша, чувствуя, как перед глазами всё плывёт и уверяя себя, что это просто воображение, а не нарастающие злость и раздражение. — Нужна ли тогда вообще семья, отец, если шантажировать можно любым близким человеком? — спросил он, переведя взгляд на Адама, всё такого же спокойного и благостного, смотрящего на опадающие цветы вишни и кажущегося таким мертвенно-отстранённым, что хотелось как можно скорее загнать эту оболочку в гроб. Слова застряли в горле подобно комку куриных перьев, но Аллен, варившийся в собственных непонимании, страхе и обиде (да, и правда обиде) все эти одиннадцать лет, должен был спросить: — Неужели и я для тебя слабость?
Если он убьёт его сейчас, будет ли это считаться спасением? Изгнанием заблудшего духа
Адам посмотрел на него с доброй усмешкой (этими глазами, мертвыми глазами), рождая в Аллене еще больше злости, и тепло засмеялся. Но Аллена было уже не сломить, а его ледяную броню — не уничтожить.
Он потянулся затянутой в перчатку рукой к своему ботинку.
Жесты отца были фальшивыми донельзя, и это было видно.
— А разве сила может стать слабостью? — наконец отсмеявшись, вопросом на вопрос ответил мужчина. И юноша понял — что да, оправдания спасением заблудшей души ему будет, пожалуй, и впрямь достаточно.
Потому что на самом деле его отца уже больше десяти лет нет в живых.
…движение было молниеносным, как Адам его и учил.
Адам, сейчас похожий на дернувшуюся в предсмертных конвульсиях курицу, которой перерезали глотку.
Аллен всего секунду назад вспарывал его кожу ножом и почти ощущал, как тяжело и неподатливо рвутся ткани, но ничего… ничего не чувствовал на этот счет. Совсем.
Нож остался валяться рядом со сползшим головой на стол телом, из перерезанной глотки которого, пачкая татами, хлестала кровь, но юноше было так плевать, что даже описать сложно.
— Вполне себе может отец, — негромко произнес он, — если хочешь знать.
Адам, возможно, и не хотел.
Возможно, он хотел лишь наконец умереть вслед за любимой женой и дорогим братом.
И если это было так, то Аллен просто помог ему.
Юноша медленно опустил своё тяжелое тело на татами, чувствуя, как все мышцы словно свинцом налились, и перевёл взгляд в окно, где над горами показался круг кроваво-жёлтого солнца, а на землю опадали, плавно кружась в воздухе, лепестки вишни.
Комментарий к Op.20
Репертуар:
Postmodern Jukebox feat. Haley Reinhart — Lovefool
Postmodern Jukebox — Seven Nation Army
Augustana — Remember Me
========== Op.21 ==========
Когда Тики пришел в кафе — там стояла самая настоящая шумиха. Народ в панике носился туда-сюда не находя себе места, и мужчине даже на минуту показалось, что они готовятся к концу света или типа того. Только с чего они взяли этот самый конец света, было неясно.
Микк огляделся (благо из-за своего роста мог по большей части смотреть поверх голов) и нахмурился. Вообще-то Малыш уже должен был носиться по сцене и проверять, все ли в порядке, но его тут почему-то до сих пор не было. Застрял в гримерке?
— Тики! — заметившая его Линали нервно махнула рукой в знак приветствия и, торопливо подойдя и отведя его в сторону, негромко поинтересовалась: — Ты… ты не видел Аллена, нет? — она кусала губы и заламывала пальцы, и в глазах у нее было столько беспокойства, что Микк сразу отмел вариант с шуткой.
Мужчина поджал губы и кивнул на угловой столик, за которым их не сразу заметят. Подвел к нему явно ужасно нервничающую девушку и усадил на стул, устраиваясь напротив. Тело все словно наполнилось напружинивающим напряжением, но он… он должен быть спокоен. Нельзя сеять панику.