Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Тоже испеченное им.
Аллен на автомате принял угощение и принялся жевать, надеясь, что пища даст возможность получше разложить все в голове. Расставить по своим местам. Принять правильное решение. Что будет лучше, для кого и как.
Адам спустился где-то часов в шесть — юноша не следил толком за временем, но все же, когда взглянул на часы, оказалось, что он прав в своих предположениях. К моменту новой встречи с отцом блюдо с печеньем было уже пусто, а чайничек с улуном опорожнен на треть.
— Ты, я вижу, совсем не спал, — добродушно заметил мужчина, присаживаясь напротив,
Микк очень основательно толковал с кем-то, и Аллен не знал, что ждать от этого.
Может, они все-таки улетят?..
Хотя кого он обманывает…
Через несколько часов Тики с Неа будут здесь, и их не убьют только в том случае, если Уолкер убьёт отца скорее.
Может быть, просто стоило отстраниться от себя, как он всегда и делал? Закрыться, заледенеть настолько, что невозможно будет уже оттаять, «умереть», стать собственной тенью и покончить со всем этим?
И уже потом предаваться вине, горю, осмыслению и так далее. Потом, когда брат с любовником будут в безопасности, когда он будет совершенно один в этом огромном доме, когда уже будет просто время для угрызений, слёз, криков и истерики.
Аллен просто представит, что Адам — это очередная курица. Аллен просто представит, что ужасно зол и больше не может сдерживать свою кровавую жажду. Аллен просто отринет все свои эмоции на несколько секунд.
На те секунды, когда нож, спрятанный в ботинке, будет перерезать мужчине глотку.
Юноша безнадежно скривился и все-таки поднял взгляд на безмятежно попивающего оставшийся чай Адама. Вскоре к ним подошла служанка (тихая как мышь, насколько же он запугал их за время своего пребывания здесь?..) и обновила кипяток и заварку.
Старик мягко смотрел в окно, на сад. На старую вишню, растущую по самому центру вот уже восемнадцать лет. Хинако посадила ее, когда была еще только беременна Алленом, и этот дом лишь строился.
Аллен знал, что эта вишня — в его честь, но у него она почему-то всегда ассоциировалась с матерью. И это было… печально, но хорошо. Вспоминать об этому Аллену было всегда приятно.
На самом деле… он был рад, что пришел сюда и увидел вновь эту вишню, которую помнил все эти одиннадцать лет.
И все эти одиннадцать лет боялся, что ее спилили.
— Ты выбираешь отличные песни в свой репертуар, если хочешь знать, — внезапно прервал тишину отец.
Аллен не хотел.
Но, честно говоря, ждал ещё вечером, что Адам обязательно что-то скажет по этому поводу. Наверное, это было просто детское желание услышать мнение родителя по поводу своего увлечения, получить похвалу, насладиться его радостью и одобрением.
Юноша перевёл взгляд на вишню, лепестки которой плавно кружились в воздухе и опадали на землю бледно-розовым покрывалом, и сухо усмехнулся, чувствуя, как лёд сковал его сердце, не позволяя просочиться наружу ни одной эмоции.
— Спасибо, — холодно отозвался он, прикрыв глаза, и степенно, расслабленно (и ощущая, как напряжена каждая клеточка тела) отпил из чашки.
— Хинако пела также
Только теперь в его глазах были лишь отблески мертвенного безумия.
От Адама даже веяло каким-то безумием. Мертвечиной, да. Страшно представить даже, что же творится в голове у старика, если это начало прорываться наружу.
Аллен всмотрелся в лицо родителя, и на секунду ему показалось, что мозги у того давно превратились в фарш. Он был похож на лича или кого-то вроде (зомби?) из тех оккультных и фэнтезийных книжек, какими юноша зачитывался, когда ему было лет четырнадцать.
В книжках рассказывалось, как поднимают мертвых. Они все помнят и знают о тебе, чем и надавить могут, но это уже не они — не люди, которых ты любил и которыми дорожил.
Интересно, сам Аллен станет таким же немертвым, когда убьет отца, или все же останется в здравом уме?
Думать об этом было как-то чуждо.
Возможно, Тики смог бы его спасти. Но Тики теперь будет его ненавидеть. И оно, на самом-то деле, к лучшему.
О чем думал отец, когда решил убить близнецов? Они ведь были сыновьями Майтры — его второй половины, того, с кем он родился в один день и час. Как же он додумался поднять на них руку — на тех, с кем возился почти так же много, как с самим Алленом, хотя они уже были вздорными неуправляемыми подростками.
Впрочем, это Неа был вздорным неуправляемым подростком, на Ману грешить не стоит.
— Мане репертуар понравился бы, — между тем произнес Адам, чуть склонив голову и прикрыв глаза. Словно мысли его прочитал.
У Аллена внутри все похолодело, пошло новой коркой льда, трескаясь и снова зарастая — как морозные узоры, затягивающие оконное стекло зимой.
— Не смей говорить о Мане.
Потому что с Маной Адам был намного ближе, чем с взбалмошным Неа, который от дяди убегал с криками и отфыркивался на все попытки обнять или потрепать по голове. А вот с младшим близнецом мужчина был на одной волне: бывало, что Аллен слушал их совместные концерты, любовался плавными движениями пальцев, подпевал незамысловатым лёгким мотивам и даже пританцовывал под джазовые мелодии, кружась по комнате и заставляя отца задорно смеяться.
Спустя несколько лет после аварии он вдруг понял: то, что выжил именно Неа, было издевательской иронией. Интересно, у Адама хоть что-нибудь в груди всколыхнулось, когда он узнал, что его любимый племянник сгорел в этой проклятой машине? Что там же был и его сын?
— О, ты всё ещё обижен? — с озадаченной непосредственностью поинтересовался мужчина, всё такой же мягкий и какой-то рыхлый — как свежевыпавший снег.
Аллен усмехнулся, благодаря всех богов, которых знал, за то, что ни одним движением мышц не выдал своего состояния — растерянного, выбитого из колеи, злого.