Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Коллектив авторов

* * *

Ее движенья всякий раз таят намек для нас другой, Сомненья страстного порыв рождают каждый час — другой. Коль скоро не дал ей Господь уразуметь мои слова, Другое сердце пусть ей даст иль мне — речей запас другой. Игривый взор и бровь дугой: есть лук тугой и стрелы есть! Но лук, что выпустил стрелу, попав не в бровь, а в глаз, — другой. Ты в городе? Мне полбеды! Лишь надо сбегать на базар: Другого сердца не купил, души я не припас другой! Учась кумиры сокрушать, я в этом деле преуспел. Но может встретиться, — взамен разбитого в тот раз, — другой. О, если б выплакать я мог вскипающую в сердце кровь! Но мне тогда обзавестись пришлось бы парой глаз другой. За этот голос — жизнь отдам! Башке моей скатиться с плеч, Но пусть он молвит палачу: «Еще ударь-ка раз-другой!» Огонь моих сердечных ран за солнце вздумали считать. Я ими освещаю мир: порой — одной, подчас — другой. Тебе я сердце отдал зря! Когда б не умер я в тот раз, Еще стонал бы да вздыхал, пока бы не угас — в другой. Препоны пуще горячат мой пылкий нрав. Не мудрено! Поставь

запруду — и река, вскипая, станет враз другой. Отличные поэты есть! Однако люди говорят: «Пошиб у Галиба другой! Чекан упругих фраз — другой!»

* * *

От молнии мне зажигать светильник в обители скорби! Тоске предаваться на миг — свободного духом удел. Вот память — азартный игрок тасует былое, как будто В кумирне гляжу на богов, бродя из придела в придел. Не бойся невзгод бытия. Оно — мотылька мимолетней, Что вспыхнул, кружась над свечой, твой мир озарил и сгорел. Отвага и мужество где? Они от меня отвернулись. Довольствуюсь малым? О нет! Я слаб, оттого — не у дел. В израненном сердце моем желанья томятся в оковах. О Галиб, я стал их тюрьмой! Навек им положен предел.

* * *

Свиданья те, которыми я жил, — где? Дни, ночи, месяц, год, что сердцу мил, — где? Не время нынче для утех любовных. Прелестный взор, что мне теперь постыл, — где? Пушок приметный над губой румяной И родинка, что мой будила пыл, — где? Навеянное памятью раздумье, Чей ход изыскан был, а стал уныл, — где? Для слез не напасешься крови сердца! Пора, когда я не был слаб и хил, — где? Любви азартным играм дань, как прежде, Платить я перестал: избыток сил — где? Я поглощен загадкой мирозданья: Мой дух среди бесчисленных светил — где? Телесной мощью оскудел ты, Галиб! Где равновесье членов, гибкость жил — где?

* * *

Сделай милость, позови меня — и вернусь я тотчас, право! Я — не прошлое, которому не дано такое право. Головы поднять не в силах я, но привык сносить обиды. В оскорбленьях изощряется зря соперников орава. Где предел твоей жестокости? Попадись мне чаша с ядом — И, клянусь тебе свиданием, будет выпита отрава!

* * *

Откройся мне за чашею вина когда-нибудь, Не то покину я тебя спьяна когда-нибудь. Не зазнавайся, если ты судьбою вознесен: С хребта стряхнет счастливца вышина когда-нибудь. Меня вином поили в долг. Я повторял себе, Что праздника дождусь, — хоть жизнь бедна, — когда-нибудь. Печали песни — для души услады высшей нет! Саз [474] жизни отзвучит, замрет струна когда-нибудь. Не лезть красотке в толчею! Ломись навстречу к ней! Везде напористость, Асад, нужна когда-нибудь.

474

Саз— струнный музыкальный инструмент, распространенный на Востоке.

* * *

Неужто в раю виночерпий тебе пожалеет вина За то, что ты чашу хмельную испил в этой жизни до дна? Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? [475] За то, что презрел человека, был изгнан Творцом сатана. И чей это голос небесный [476] вливается в чанг [477] и рубаб [478] ? Душа разлучается с телом, когда запевает струна. Где времени конь остановит свой бег — угадать не дано. Поводья в горсти не зажаты, не вдеты стопы в стремена. Творенье с Творцом нераздельны, а если начну различать — От сути его удаляюсь, и правда своя мне темна. Как должно понять созерцанье? [479] — задам я мудреный вопрос, Ведь зримое, зрящий и зренье — три грани, а сущность — одна. Слагается жизнь океана из многообразия форм. Что значат в отдельности капля, и пена, и даже волна? Нескромная! Под покрывалом от взоров таишься зачем? Стыдливость жеманна. Кокетство — другая ее сторона. Ты в зеркало смотришься, даже накинув густую чадру. Неужто краса мирозданья не полностью завершена? Отмечено тайны печатью все то, что мы явным зовем, А те, кто во сне пробудился, по-прежнему пленники сна. В одном убежден я: коль скоро Творцу сопричастен Али [480] , О Галиб, ему поклоняясь, душа моя Богу верна.

475

Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? — Имеется в виду легенда о сотворении человека. Согласно Корану, бог, создав человека из глины, призвал всех небожителей и приказал им поклониться человеку. Один из них — Сатана — отказался склониться перед «горсткой праха», за что и был изгнан из рая. Поэт говорит: кто же может унижать человека, если даже небожитель был наказан, когда отказался признать величие человека?

476

И чей это голос небесный… — В этом бейте говорится о так называемом радении дервишей, когда под звуки струнных инструментов они поют религиозные гимны и пляшут. Цель подобных радений — довести себя до экстаза пением и пляской, достичь состояния отрешенности и хотя бы на некоторое время «слиться с богом».

477

Чанг— музыкальный инструмент, напоминающий лютню.

478

Рубаб— трехструнный щипковый музыкальный инструмент.

479

Как

должно понять созерцанье?.. — Смысл бейта таков: зримое — вездесущий бог, зрящий — человек, который является частью самого бога (частица «мировой души»), и зрение — здесь само восприятие, ощущение бога — составляют единую суть. Созерцание же требует разделения неразделимого, так как при созерцании должен быть и «зрящий», то есть зритель, и предмет созерцания.

480

Али— четвертый халиф (преемник Мухаммеда), двоюродный брат и зять пророка. Али — наиболее почитаемый халиф у шиитов (приверженцев шиизма — одного из течений в исламе).

* * *

Создатель двух миров считал один из них блаженным. Неловко было спорить с ним другого мира жителю. Познанья каждая ступень — пристанище усталых. Но как нам жить, не отыскав дороги к вседержителю? Хоть жаль хиреющей свечи участникам пирушки, Но если впрямь горенье — жизнь, что делать исцелителю?

* * *

Бег времени! Рядом с тобою зарницы мгновенье под стать Медлительной поступи девы, чьи ноги окрашены хной [481] .

481

…чьи ноги окрашены хной. —В Индии перед свадьбой и на праздники девушки и молодые женщины разрисовывают хной ладони и ступни ног.

* * *

Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. [482] Не жаль и сердца своего за то, чтоб на тебя взглянуть, Да сил моих — перенести тот миг благословенный — нет. Будь свидеться с тобой трудней — мне легче было б не в пример. Блаженной трудности такой, признаюсь откровенно, нет. Я жизни без любви не рад. В ее страданьях сладость есть, Но сил душевных у меня для муки вожделенной нет. Шальная голова моя обузой сделалась для плеч. Разбил бы об стену ее… А есть в пустыне стены? Нет! Ослабло сердце! Не ищи подавно ненависти там, Где даже места для любви, соперник дерзновенный, нет. Смотри, красавица, мой стон Господь услышит наконец! Поверь, смиренный голос мой — не щебет птички пленной, — нет! «Я выстою! Вонзай смелей в меня шипы своих ресниц!» — Клянется сердце боль стерпеть, а сил у плоти бренной нет. Таких воительниц, Аллах, непобедима простота! Идут в сраженье — ни мечей, ни выучки военной нет! Я видел Галиба в толпе и в одиночестве встречал. Не спятил, но и не сберег он разум полноценный, — нет!

482

Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. // Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. —Зуннар — священный шнур индусов, надеваемый через плечо, необходимая принадлежность верующего. Одно из толкований двустишия таково. В порыве отчаяния влюбленный порвал на себе одежды, не оставив даже зуннара или нескольких нитей, которые смогли бы заменить его, то есть в своей любви он отступился от предписаний религии, но возлюбленную не тронуло даже это.

* * *

Будь сердце каменным — ему не сладить с болью непомерной. Казнишь и плакать не велишь — таков обычай изуверный! Кому я надобен? Зачем? Один сижу на раздорожье… Ни алтаря, ни храма нет, ни врат, ни стражи нет придверной. Зачем накинула чадру? Лицо твое как солнце полдня. Взглянувший будет ослеплен его красой неимоверной. Очей разящие мечи не вздумай в зеркало уставить: Тебе самой опасен взор, губительной повадке верный. До самой смерти человек от мук не видит избавленья, Как будто плену бытия — страданья цепи соразмерны. Своим зазнайством ты спасла соперника от униженья: Его испытывать зачем красавице высокомерной? Зачем зовешь меня в свой круг? Моя несовместима робость С великолепьем, с красотой, с твоей гордыней беспримерной. Мне горя мало, что тебя корят неверностью, безбожьем. А правоверному — зачем ходить к безбожной и неверной? С утратой Галиба ничто не пресеклось на белом свете. Тогда зачем о нем рыдать, зачем печалиться чрезмерно?

* * *

Никого в том краю, где теперь суждено тебе жить, не будет. Никого, чтоб словцо на родном языке проронить, не будет. И не будет соседа в дому без окон и дверей, И привратника там, чтоб хозяина оборонить, не будет. Заболеешь — не будет никто за тобою ходить, А умрешь — даже плакальщика, чтоб тебя хоронить, не будет!

* * *

Идолов, падких на лесть, величанье мне надоело. Слово — с устами в размолвке. Молчанье — милое дело! Зыблется в чаре, плывущей по кругу, влага хмельная. Ищет с моими устами слиянья дань винодела. В сваре с гулякой у двери кабацкой — горе монаху, Чье опрометчивое замечанье пьяных задело. Верность обманчива! Сам испытал я непостоянство: Долго дружило с устами дыханье — и отлетело.

* * *

С мечтой мятущейся простясь, льет сердце слезы непрестанно: Не в силах рассчитаться с ней должник, лишенный чистогана. Я тоже из таких… Я сам — незаживающая рана, Недогоревшая свеча, что загасили слишком рано.

* * *

Я живу мечтой диковинной вместо жизни обыденной, И подобен крику сказочной птицы стон мой затаенный. Что мне до весны и осени, если в клетке бесполезные Крылья вечно мне мерещатся и скорблю душой смятенной. Друг мой, ветрены любимые! Верность — это дело случая. Сердца жалобы прелестница слушает неблагосклонно. К счастью, нрав мой жизнерадостный верх берет над безнадежностью: Руки, сжатые в отчаянье, — клятва веры возрожденной.