Клеймо дьявола
Шрифт:
Светало.
— Тир-ли-ли… тир-ля-ля… — Хольм, который направил стопы на Шелленгассе и дальше из города, снова очутился на Кройцхоф. — Ух ты, ик, — он прислонился к углу какого-то дома. — Нне так уж… я и пя… пян! Здсь дл… длжна быть ше… шш… Шеленгассе, пръклятье! — С безумным взором он, шатаясь, потопал дальше, как раз в противоположном направлении, и забрел на Бёттгергассе. Тут, осилив еще пару шагов, он потерял равновесие, и снова ему помог угол дома. Медленно в его затуманенном мозгу забрезжило осознание, что он напрочь заблудился. — Я… ик… зпл… заплутал. — Он начал беспомощно озираться. И лучше бы этого не делал, потому что от этого движения все вокруг завертелось и он грохнулся прямо задницей о мостовую. — Ой-ё-оо!
Хольм потряс головой, словно мог таким образом вытрясти алкоголь из ушей, и поднял глаза вверх — прямо на женскую голову. Он поморгал и хрюкнул, потому что там, где у женщин было тело, была дверь. Ого-го! Он снова помотал головой и отважился на второй взгляд. И то, что он увидел на этот раз, было так ужасно, что он отшатнулся назад и ударился головой о брусчатку. Благословенный обморок пришел ему на помощь.
Лапидиус стоял посреди Гемсвизер-Маркт. На этот раз здесь было столько народу, что перехватывало дыхание. Повсюду стояли лотки, на которых предлагались на продажу ртутная мазь и пилюли с липовым цветом. Море мази и пилюлей. А посредине стоял Вайт и ловко управлялся с разным фармацевтическим инструментом. Аптекарь? На рынке?
У следующей повозки Лапидиус повстречался с ним снова. Не может быть! Не мог же Вайт раздвоиться? И все-таки это было так. Второй Вайт держал в руке пучок белены и беспрерывно кричал: «Hyoscyamus niger, Hyoscyamus niger! [11] » Третий Вайт размахивал аламбиком и указывал им на Лапидиуса. Его лицо исказила гримаса ненависти. «Это Фрея Зеклер, ведьма! — кричал он. — Ведьма, ведьма!»
Лапидиус оцепенел, хотел разъяснить недоразумение, но аптекарь уже злобился дальше: «У нее сифилис, люди, неизлечимая зараза, вторая чума, французская болезнь! Спасайтесь!» Прямо перед остолбеневшим Лапидиусом он натянул себе аламбик на голову и смотрел через стекло выпученными жабьими глазами. «Защитим себя от ведьмы!» — снова крикнул он, и крик подхватили остальные рыночные торговцы. Голоса их звучали странным образом приглушенно, должно быть, из-за аламбиков, ибо теперь все натянули себе такие же на головы и орали изо всех сил: «Ведьма, ведьма, ведьма!»
11
Hyoscyamus niger (лат.) — черная белена.
Лапидиус, стараясь выдержать натиск, закричал: «Нет, нет, нет!» — и проснулся от собственного крика. Он был весь в поту и тем не менее испытал облегчение. Жуткая сцена была только сном. Он находился в своей постели, а не на площади. А Вайт, аптекарь, и знать не мог, что Фрея больна сифилисом. Во всяком случае… Он прислушался. Голоса все еще были здесь. «Ведьма, ведьма, ведьма!» — катилось по Бёттгергассе, и это, без сомнения, сном не было.
Он вскочил с постели, бросился к окнам в передней и тут же отпрянул назад. Десятки людей толпились в узкой улочке и беспрерывно выкрикивали клеймо Фреи. Лапидиус увидел лица, в которых больше не осталось ничего человеческого, одни кровожадные глаза да протянутые к его дому руки, рты, напоминающие провалы пещер. Им овладел страх. Голый страх. «Ведьма, ведьма, ведьма!»
Отдельные рты голосили уже нечто иное: «Коли ведьму, коли ее!» Клич тут же распространился. «Коли ее! Вытаскивай и коли! Вытаскивай и коли ее..!»
Он поспешил назад в лабораторию, где стоял тяжелый ящик с образцами пород, с неимоверным усилием выволок его в переднюю и забаррикадировал дверь. Он знал, если его пациентку схватят, ее уже ничто не спасет. Разъяренная толпа истреплет все ее тело в поисках нечувствительного к боли места, которое, по народному поверью, есть у каждой ведьмы, как метка, оставленная самим Люцифером. Метка якобы невидимая, поэтому мнимую полюбовницу Сатаны будут колоть так долго, пока это место не обнаружится. А если паче чаяния такого места не окажется и ее невиновность будет доказана, мертвой уже будет все равно. «Какое зверское испытание! — с содроганием подумал Лапидиус. — Ни на йоту не уступает жестокости в камере пыток».
В спешке он оделся и крикнул в слуховое отверстие:
— Фрея, Фрея! Слышишь меня?
— Да, — глухо послышалось в ответ. — Что там за шум?
— Чернь! Толпа вышла на улицу. Хотят добраться до тебя! Тебе надо бежать! Попробуй выбраться из жаровой камеры и… и… — мысли метались, — …и беги задами из дома! Через соседние дворы! Марта уже спасается бегством, я видел ее в этом направлении. Ради Бога, поторопись!
— Я… Я не могу, я…
— Ты должна!
— Нн… нет, не выйдет!
— Ну, ну… ладно. Не волнуйся. Я успокою крикунов.
Он снова поскакал к окну в передней, одним рывком распахнул его и бесстрашно бросил взгляд в бушующую толпу:
— Люди! — закричал он. — Люди, одумайтесь! Что вы…
Удар кулаком пришелся ему прямиком в грудь. Толпа загорланила:
— Ведьмин полюбовник! — Раздались вопли и хохот. — Ведьмин полюбовник! Ведьмин полюбовник!
К нему потянулись руки, хватали за одежду, ногтями старались расцарапать лицо. Он защищался, отталкивал нападавших. Посреди бьющегося в исступлении сброда он распознал свидетельниц Кёхлин и Друсвайлер. Они тянули шеи и орали вместе со всеми что есть мочи.
— Погодите, мегеры, настанет час, за все заплатите! — пробормотал он.
Пока он глазами, полными гнева, следил за разгулом, толпа разделилась на части. Стало видно пастора. Он размахивал руками и кричал что-то, чего нельзя было расслышать.
— Пастор Фирбуш! Пастор Фирбуш, успокойте же людей! Сделайте что-нибудь!
Но пастор его не слышал. Он и сам был игрушкой в руках неведомой силы. А там, слева! Это же Крабиль, начальник стражи! Он стоял перед своим домом и ни шатко ни валко старался сдерживать толпу. Почему он не принимает никаких мер? В море рук появились орудия: камни, палки, дубины. Какой-то верзила притащил топор и, как полоумный, колошматил им по дверному замку.
— Стойте! Стойте! Прекратите!
Еще один удар кулаком попал Лапидиусу в лицо, его голова откинулась в сторону. Он чуть не потерял сознание. Грубая ручища схватила за воротник, пытаясь вытащить его наружу.
— Ведьмин полюбовник! Ведьмин полюбовник!
Он ударил в ответ, но не попал. Немного погодя ему удалось отбиться от рук, мелькавших перед ним, как паучьи ноги, он отпихнул их и захлопнул окно. Скула болела, удар оказался сильным. Однако на жалость к самому себе времени не было. Под напором тел входная дверь уже вогнулась внутрь. Со страшным металлическим грохотом замок разлетелся на части. Парень с топором сделал свое дело. Лапидиус навалился на ящик, чтобы удержать дверь, но напрасно. Напор толпы был слишком силен, дерево не устояло. Вал человеческих тел ворвался в дом и отбросил его. Уже лежа на полу, он чувствовал пинки и удары, а потом внезапно его обступила тьма.
Когда он пришел в себя, толпа схлынула. В доме воцарилась необычайная тишина. Дверь висела на одной петле. Лапидиус ощупал скулу и конечности. Все болело, но, слава Богу, ничего не сломано. Он с трудом поднялся на ноги и огляделся. Ящик перевернут, его содержимое раскатилось по всей передней. Киноварь, кусочки серы, кварц, свинец и рудоносные породы пестрели вокруг. Хорошо, что и они не были повреждены, их нужно просто собрать. Успокоенный, он бросил взгляд вглубь, в лабораторию, и с его губ сорвался крик. Того, что он видел, не могло быть. Не должно было быть! Его взору предстал полный хаос, бедлам из керамических черепков, осколков стекла и щепок — жалкие останки его опытных установок! Лабораторный стол лежал на боку. Полки сорваны. Единственной уцелевшей вещью было его любимое кресло. Лапидиус почувствовал потребность присесть, но только сел, как ему пришла на ум Фрея. Где она? Удалось ли ей спастись?