Клеймо дьявола
Шрифт:
Вайт протянул ему с наперсток мелко помолотой белены.
— Фрея Зеклер зовут женщину, да? Я знаю ее. Она ведь торгует травами? Значит, могла к белене и привыкнуть. Больная может говорить?
— Она говорит мало. Сколько с меня за травку?
Вайт махнул рукой:
— Ничего. Но скажите женщине, что при ее самочувствии разговоры на пользу не идут.
Лапидиус кивнул и откланялся. Когда за ним захлопнулась дверь, у него было такое ощущение, что Вайт пристально смотрел ему вслед.
С двумя баночками в руках — одна для пилюль, другая для белены — Лапидиус шел размеренным шагом домой. Он посещал Вайта, чтобы вернуть ему аламбик, но втайне надеялся использовать эту оказию, чтобы что-нибудь еще выяснить. И теперь размышлял, насколько его надежда оправдалась. Аптекарь, без сомнения, человек примечательный. Человек с двумя лицами: с одной стороны, болтливый, беззаботный, даже простоватый, а с другой — умеющий владеть собой и всегда настороже. Метаморфоза — Лапидиус точно помнил — произошла, когда он спросил, был ли Вайт в вечер накануне убийства дома. Что он ответил? «Вечером накануне? Не помню» — и отдал ему пилюли. Как это человек прекрасно помнит, что делал в пятницу, и не знает, где был в четверг?
И еще какое-то несоответствие, которое он чувствовал, но не мог сформулировать. Он долго размышлял, и, наконец, вот оно! Под конец Вайт сказал: «Скажите женщине, что при ее самочувствии разговоры на пользу не идут». Это могло быть добрым советом, потому что любому больному много говорить не следует. А могло быть и совершенно противоположным — угрозой. Да, угрозой. А если это было так, то, возможно, Вайт боялся, что Фрея выболтает нечто, что может ему навредить? Ему и другим?
Постой-ка, был еще кто-то, кто выражался похоже. Горм, когда колол у него дрова. «Не хорошо говорить… для здоровья», — сказал тогда он.
Лапидиус остановился. Мысли бурлили в его голове. Вокруг Фреи повисла тайна; она пережила вещи, о которых могла вспомнить лишь отрывочно. Глаза, руки, голос и красный цвет играли при этом значительную роль. Весь вопрос в том, что произошло в эти провалы ее памяти? Бесчестный поступок, совершенный такими людьми, как Вайт?
Может ли Вайт быть одним из Filiis Satani?
Лапидиус тяжело вздохнул и зашагал дальше. Его фантазия разбушевалась. Вайт, пилюльщик, мог быть двуличным, но не убийцей.
Или все-таки?
— Попробуй этот препарат, — Лапидиус сидел на корточках подле открытой жаровой камеры и протягивал Фрее на кончике пальца белену. — Просто лизни. — Он намеренно не хотел ей говорить, что это такое.
— Что это?
— Просто лизни.
Она выполнила его просьбу и тут же сморщилась.
— Знаю, горько. Напоминает тебе этот вкус что-то?
— Нет.
— Ладно, — он занял свое место на сундуке. — Может, надо немного подождать, пока не придет послевкусие.
Фрея подвигала белыми от известкового порошка губами:
— Кажется… я знаю, что это! — воскликнула она чуть погодя. — Противный вкус с того вечера, когда я бежала к повозке… после тех глаз и рук.
Лапидиус дал ей немного воды, чтобы прополоскать рот.
— Это белена, — сказал он, и в его голосе слышалось возбуждение. — Доказательство найдено! Таинственные руки, к которым относились и те глаза, и голос, погрузили тебя в дурман, на какое-то время помутивший твой разум. И все-таки: одно это еще не объясняет, почему у тебя в памяти провалы.
Она пожала плечами.
Снова закрывая дверцу, Лапидиус обдумывал, как бы подстегнуть ее память. Он чувствовал: если воспоминания вернуться к ней, он узнает, какая закулисная сила стоит за всем этим злом. Кто изнасиловал и убил Гунду Лёбезам, кто подбил свидетельниц на ложный донос.
— Я должен передать тебе от аптекаря Вайта, что тебе вредно разговаривать.
Она посмотрела на него удивленными глазами, и он увидел, что она ничегошеньки не поняла. Тогда он попытался еще раз:
— Разговоры на пользу здоровью не идут.
— А, — сказала она, — я знаю аптекаря. Продавала ему травы, это же мое ремесло. Он мне не больно-то нравится. Какое ему дело до моего здоровья?
— Да, ты права. Оставим это. Попозже я еще зайду к тебе.
Лапидиус запер камеру, склонив голову, спустился вниз и прошел на кухню. Марта стояла у плиты и толкла перец для морковного супа.
— Пахнет соблазнительно, — сказал он, ожидая, что она порадуется похвале.
Но она даже не улыбнулась.
— Пока сготовлю, щё уйма времени. Можа, покамест хлебца с маслицам, хозяин?
— Марта, Марта, что с тобой? — противу обычного он обнял служанку за плечи и встряхнул ее. — С тех пор как эти две бабы побывали здесь, тебя словно подменили. Ты больше не поешь за работой, не выходишь поболтать с соседками и смотришь так, будто тебя какая-то муха укусила. Что с тобой?
Служанка отвела глаза в сторону:
— Ничё, хозяин. Ничё, так, быват.
— Можешь поклясться?
— О Боже, Боже, хозяин, супец не сготовится, коли буду стоко болтать, — Марта высвободилась из рук Лапидиуса и отошла к столу, где срезала с ломтя хлеба жесткую корку и густо намазала ломоть маслом.
— Вот, хозяин, покушайте покамест.
Лапидиус сел, отломил кусок и отправил его в рот. Марта снова суетилась у плиты. Он рассматривал ее белоснежный крахмальный чепец. Что происходит в голове под ним? Служанка вела себя странно, и этому могло быть только одно объяснение: она напугана. Так же, как и Фрея, которую хотят возвести на костер. Если Фрея в опасности, то и тот, кто ее укрывает, тоже. То есть он, Лапидиус. Он судорожно проглотил чересчур большой кусок, подавился, откашлялся и попытался собраться с мыслями. Белена. Она перекидывает мостик от Гунды к Фрее. Обеих одурманивали беленой. Из тех же рук? На том же месте? Гунда к тому же была изнасилована, а Фрея не знала, случилось ли с ней это, поскольку на какое-то время ей отказывает память. Но возможно, есть и другие параллели между тем, что произошло с обеими женщинами?