Клеймо сводного брата
Шрифт:
Было страшно, страшно интересно оказаться рядом с таким Германом.
Я вспомнила, когда впервые увидела эти изменения в нем, подсознательно почувствовала их и восхищённо приняла. Да, теперь Герман категорически не терпел командования над собой. И теперь я нарвалась сама, не послушавшись прямого приказа. Специально. Да ещё и откровенно призналась в этом, чтобы понять, что происходит с Германом.
Поняла, приняла и страшно захотела всего того, что Герман мог мне дать. Или забрать.
Ревность? Смешно! Да я ещё вчера и думать забыла о такой мелочи, как недавняя обида на красивого мужа. Я забыла, что вообще замужем. Его больше нет в моей голове — там прочно обосновались мысли о Германе и обо всём том, что он собирался со мной сделать.
Я поднялась на второй этаж и осторожно отворила дверь. В спальне царила тишина, а кровать была плотно задёрнуты плотными балдахином. Из-под него торчала рука с плеткой.
Он ждал меня.
Осторожно залезая в постель Германа, ощущая его, ставший таким необходимым запах, я была уже полностью готова к тому, чтобы начать умолять его взять меня.
Столь сильным было напряжение внизу живота, столь сильным была готовность отдаться, покориться, почувствовать себя игрушкой в его властных руках.
Герман появился словно бы из ниоткуда. Плотно задёрнул балдахин, а потом схватил меня за волосы, удивительным образом нащупав их в ночной тьме, и прижал лицом к подушке.
Резким движением руки он поставил меня в коленно-локтевую позу, заставив оттопыриться ладную попку. На радость Германа и на мой болезненный страх. Радость Германа усилилась ещё больше, когда он, проверив балдахин, засветил небольшой ночничок.
Тусклый, но света которого сполна хватало на освещение всего происходящего на кровати.
—
Герман! — сдавленно прошептала я, за что и поплатилась.
Его ладонь тут же зажала мой рот, а потом засунула в него небольшой, кожаный, туго чем-то набитый шарик.
Он был вполне удобным, и его можно было плотно сжать зубами, что я и сделала.
Всё это казалось дикостью, неправдоподобной фантазией извращенца. Но, даже если бы и захотела высказать своё недовольство, не могла бы произнести ни слова, кроме очень непривлекательного мычания. И это мычание обязательно бы разнеслось по всей спальне, ибо балдахины не заглушали никакие звуки.
Правда все эти мысли об извращениях мигом покинули голову, когда рука Германа начала поглаживать спину, заставляя кожу покрываться мурашками, душу — обнажаться, а сердце — всё быстрее гнать кровь по телу.
—
Без одежды ты ещё красивее, — еле слышно шепнул он на ухо, защёлкнув застёжку кляпа. — И молчание тебе крайне к лицу.
Я быстро повернула голову,
До этого я видела изображения мужских половых органов только в книгах, и там они казались гораздо меньше. Сейчас же, столкнувшись с ним в реальности, я испуганно расширила глаза, предвкушая боль вторжения, и всё-таки замычала, когда бархатная головка начала тереться о её промежность. Головка большая, горячая, идеальная.
«Ну же, Герман, давай! Пронзи меня, насади на него», — думала, я то и дело покручивала бёдрами, чтобы трение половых органов было сильнее, острее, чувствительнее.
Герман же, словно зная все мои мысли, только лишь покачал головой и снова нажал на мою голову, прижимая к подушке.
—
В моей душе бурлит адская смесь восторга, предвкушения и наслаждения. Я знаю, что одним оргазмом сегодня не обойдёмся, потому как ты самое лучшее, что я видел за последние годы. Никакие бабки никогда не сравнятся с видом покорной, на всё готовой сестренки. Или уже возлюбленной.
И особую остроту всему происходящему придавал риск быть раскрытыми. Рядом, казалось, спал Петя. Герман собирался трахнуть меня, его жену. Он забрал меня. И больше никому такое чудо не отдаст. Скорее сдохнет, но не отдаст!
—
Герман? Ты спишь?
Густой шепот Пети холодным душем ворвался в наш едва ли не потрескивающий от сексуального напряжения мирок, заставив настороженно замереть нас обоих. Я повернула голову на голос, и это здорово разозлило Германа. Он тут же сжал рукой ягодицу, сильно впиваясь пальцами и прекрасно понимая, что на нежной коже останутся отчётливые синяки.
Но это будут только первые отметины, которые докажут мне, что я больше и думать не должна о ком-то другом.
—
Герман? — снова прошептал Петя, проявляя назойливость.
—
Не сплю, — выдавил он.
—
Ага, я тоже. Хотел спросить…
Петя замялся как юнец и замолчал, а Герман тем временем провёл пальцами по истекающей смазкой девичьей промежности, чувствуя, как подрагивает в ожидании всё мое тело.
—
Я больше всего жалею о том, что не умею читать мысли, а потому не знаю, на кого именно ты так среагировала.
—
В общем, спасибо за Соню, — в конце концов выдавил Петя.
—
Пожалуйста.
Герман собрал мои волосы в кулак и потянул на себя, больше ощущая, чем слыша, изо всех сил сдерживаемое утробное мычание. Моя спина изогнулась, а он прошелся языком по мочке уха, шее, одновременно стараясь протиснуться членом в тесное лоно.