Клуб интеллигентов
Шрифт:
— Вот этот, который во фраке, любит ту, что с большим хохлом.
Однако Тадас был своим человеком в мире искусства:
— Ничего не понимаешь, а лезешь. Он даже не смотрит на нее. Ему нравится та, в черном платье. Шикарный материал. Парень со вкусом!
Жена попыталась спорить, но ее художественные познания не шли ни в какое сравнение с образованностью мужа.
Вскоре на экране замелькал спортсмен — по дорожке стадиона трусил запыхавшийся, разгоряченный бегун.
— Интересно, сколько он за это получит? — глаза Тякиса заблестели прозрачной синевой.
— Золотую медаль. Если выиграет, разумеется.
— Вы думаете, из чистого золота?
— Конечно!
— Да вы что, шутите? Кто же будет из пушки по воробьям палить?!
Сигитас Сейлюс смутился опять — на этот раз основательно. Кто там разберется в спорте — это тебе не искусство! Хотел извиниться, но вовремя не нашел нужных слов, а синева глаз Тадаса поблескивала так по-скотски нахально, что отняла последнюю смелость.
К счастью, когда попивали ликер, у Тякиса неожиданно из-под брюк выглянули кальсоны. Они были пушисты, из розового, неведомого Сигитасу материала.
— Что я вижу! — воскликнул он. — Наверное, турецкие? Нет? Тогда японские?
— Мульт, — коротко отрезал Тякис, так как следующего слога выговорить не мог — он дошел до предела опьянения.
— Ах, мульт! А я думал... — снова съежился Сейлюс.
— Муль-ти-пли-кационные! — с трудом выговаривая, неожиданно изрек портной.
— Мультипликационные кальсоны? Не может быть! Ах, ах!
Ослепительная красота нижнего белья озадачила художника — нагнувшись, он стал гладить «мультипликационный» пух. Однако в это дивное мгновение Тякис всей тяжестью брякнулся на кушетку, да так, что все пять авторучек затрещали. И тут же мелодично захрапел.
ОКОВЫ
Не знаю, никак не возьму в толк, что она от меня хочет, какой стих на нее нашел!
Была баба как баба, вместе прожили почти полгода, жили в согласии. А теперь вдруг скисла, взъерошилась, выставила иглы, как еж.
Утром, перед моим уходом на работу, Ирена, как всегда, молча подставила мне губы — чтобы поцеловал. Однако в этот раз я только рукой махнул и вышел. Не было настроения, и вообще мне уже надоела эта ежедневная процедура размусоливания. Подумаешь, удовольствие — целовать свою жену!
Конечно, пока Ирена была еще незамужем и в первые послесвадебные дни я, уходя на работу, бывало, всегда приласкаю ее. И ей это очень нравилось. Но я не ребенок и не могу играть всю жизнь. Пора мужать!
Вот хоть и вчера: шли на базар, а я забыл взять у нее сумку. Тогда Ирена силой попыталась всучить ее мне, но я засунул руки в карманы. Мол, другие мужья везде и всегда носят сумки! Носят, стало быть! Хоть бы тяжелая была, а то лежала в ней только газета для обертки. Чего я ее пустую буду таскать!
В другой раз задумал я прогуляться, рассеяться от повседневных забот, а она: «Владялис, и я с тобой, хорошо?» Я быстро нырнул за дверь, чтобы Ирена не успела одеться. Кто знает, может, у меня нервы расшатались, может, мне покой необходим, а она еще ворчит: «А, знаю, я для тебя чересчур проста, тебе со мной стыдно», — и так далее. Какой тут стыд, можно изредка пройтись и с женой, только уж чертовски это неинтересно. Однажды вышли вдвоем, и взялась приставать: «Владялис, сфотографируй меня! В этой новой шляпке ты еще ни разу меня не снимал». Тоже, видите ли, придумала! Может сходить к фотографу. Была бы девушкой — тогда другой разговор. Этого, разумеется, я не сказал, только подумал, а она уже и губы надула. Что ей до того, что я сегодня на работе проиграл пять партий в шахматы совершенному неучу и получил выговор за безделье!
Или опять: «Как тебе нравится моя прическа?» — привязалась — и все тут. «Знать, банку от консервов туда закрутила», — пошутил я, а она обиделась. Но чем я виноват, если ее высокая копна волос сразу напомнила мне консервную банку! Да и вообще, разве жене станешь говорить комплименты? Спасибо, я не умею кривить душой. А Ирена и разразилась: «Конечно, я теперь для тебя обезьяна! А давно ли еще щебетал: губки, глазки, ножки!» Никогда я ее обезьяной не называл и теперь бы не осмелился выговорить такое слово, хотя, правда, какие там, к черту «ножки», если туфли она носит сорок третьего размера!
А в домашнем аду все жарче. Дело в том, что я ненароком прозевал важный семейный юбилей: был день рождения тещи, а я ее даже не поздравил. Казалось бы, что в том страшного, ежели один раз и забыл: ведь всегда, еще до свадьбы, поздравлял, покупал подарки и долгие часы беседовал с ней по вопросам воспитания молодежи.
В конце концов я — не календарь, всякие там бабские даты в голове уместить не могу. Уважу, думаю, обеих сразу восьмого марта, пусть радуются. А чтобы забот было меньше и чтобы обеим угодить — деньги дам, пусть сами подарки покупают. Увы, когда предложил деньги, обе начали меня поносить и причитать. Дескать, не надо нам твоих копеек, скромный подарочек и то не можешь купить, и т. д.
Тогда я, желая поправить ошибку, получил зарплату и без всякого совершенно повода купил жене бусы, а теще сумочку и целую охапку цветов. И снова ад кромешный: напали на меня едва не с кулаками, говорят — деньги, видно, девать некуда, раз на ерунду транжиришь! Я, говорит, на машину начала собирать, а он, чего доброго, куклы начнет покупать!
А еще говорят: у мужчин и женщин равные права! Ни черта! Муж — только тень своей жены.
Когда я нашел ей хорошего портного, небосвод над нашей семьей несколько прояснился, однако вскоре вновь наступило ненастье с обильными осадками.
Однажды, направляясь в кино, я по рассеянности не взял ее под руку. А возможно, и не по рассеянности, возможно, мне было идти так удобнее, свободнее — я очень люблю руками размахивать. Тогда Ирена сама ухватилась за меня, а я как-то невзначай взял и стряхнул ее руку... О боже! Билет купила отдельно, за двадцать рядов от меня, три дня словечка не промолвила. А когда разразилась, я слушать не поспевал: «Помнишь, как было, поначалу не только мои пальцы в своей лапище сжимал, вокруг талии обнимал, обнявшись ходили. Душишь, бывало, а я молчу...»