Книга магов (антология)
Шрифт:
— …То, о чем я догадываюсь… Правда, мне тебя жалко. Но подумай, представь на миг… Кто-то совершает зло, зло — ранит, и раненый от боли причиняет зло кому-то третьему, тот — четвертому… без конца. Кто-то должен поставить точку… Ты добрая…
И перед закрытыми глазами может сгущаться пелена.
Не вовремя.
Когда она рассеялась, комната была уже залита лунным светом, настолько ярким, что можно было не тратить зря свечи или керосин. Лицо Норкриона (Тейчан ушла, давно ушла) казалось бледным, но это было не так: цвет изменила Луна. Несмотря на это, Линго заметил, с какой тревогой старейшина вглядывался в его лицо и как расслабился,
Попросить, чтобы старик не благодарил, Заложник не успел, но «спасибо» Норкриона прозвучало слишком коротко и быстро, чтобы его можно было остановить, а сразу за ним последовал вопрос — нетерпеливый, подозрительный и требовательный, явно мучивший старейшину слишком долго:
— А то, что вы сделали, точно не помешает главному?
Вот на этот раз Линго усмехнуться удалось.
— Иначе я бы этого не сделал.
— Спасибо еще раз, — осветившая лицо Норкриона радость из-за лунных теней оказалась похожей на карикатурную, хищ-новатую гримасу. — Я не буду мешать, отдыхайте… Вам нужно что-нибудь?
— Нет.
Можно и отдохнуть. Нужно.
— Мы все готовы к Широкому Кругу. Правда! — тоном, какой используют, желая сообщить радостную новость, заявил на прощание Норкрион.
А теперь — спать…
Сон вернул силы: стиснув зубы, Линго сумел подняться и самостоятельно доковылять до уже знакомой скамейки, сделанной из пня. Утро было почти таким же, как и предыдущее, с мягкими красками и росой, но радости у Заложника почему-то не вызывало. Значит, дело было не в росе и не в утре — в нем самом.
Ночью Линго долго снилось женское лицо, пробуждавшее сквозь забытье двойственное чувство: оно одновременно казалось и до ноющей боли прекрасным, и в то же время самым что ни есть непримечательным, словно на него смотрели и оценивали два разных человека, каждый — со своей колокольни. Знакомое и незнакомое. Он не смог вспомнить — чье.
— …Вы слышите меня? Простите, если мешаю. Молю, выслушайте!..
Женский голос не принадлежал Тейчан. В паре шагов от Линго робко переминалась с ноги на ногу незнакомка, прижимавшая к груди какой-то сверток.
— Да?
Она боялась, но в вытаращенных от страха глазах застыла и отчаянная решимость.
— Вы… вы можете сделать чудо? Я приду в Храм, сама доберусь, чем угодно клянусь! Только помогите сейчас, а то я могу не успеть… Молю: помогите!
— Да что хоть случилось?
Он мог бы и не спрашивать: сверток в ее руках шевелился.
— Спасите моего сына!
Она рухнула на колени, протягивая вперед ребенка; край лоскутной пеленки приоткрывал сморщенное красноватое личико, покрытое багровыми пятнами, похожими на уродливые родинки. От толчка малыш слабо пискнул — возможно, у него не хватало сил заплакать во весь голос. Странный холод полоснул Линго по сердцу, слова «я не имею права» застряли в горле. Молящие, полубезумные глаза незнакомки безмолвно кричали, требуя ответа.
— Я не… У него был жар?
— Нет.
— Он кормится только грудью?
— Плохо…
— Прикармливаете его?
— Да.
Ответы и вопросы сыпались быстро. Линго даже почудилось на миг, что кто-то подсказывает ему слова взамен тех, которые следовало бы произнести.
Заложник не принадлежит себе, он — в распоряжении просителей, тех, что отважились на сделку с Храмом и приняли ее условия. Посторонние люди, как бы велико ни было их горе, как бы ни хотелось им помочь, оказывались за бортом. Здесь нельзя обманывать ни себя, ни других, хоть лопни сердце. Но…
— …Вы собирали эти корни на болоте?
— Да.
— …Что здесь происходит? Олвэтар, что ты здесь делаешь?
Линго еще вчера показалось, что ненавязчивый хозяин дома все-таки украдкой наблюдает за ним издали. Сейчас Рианальт счел нужным выйти из тени и показаться на глаза открыто.
— Пощадите! — Женщина быстро приподняла руку, словно желая защититься от удара. — Мой сын…
— Ты… — Рианальт был готов сказать какую-то резкость, но взгляд бедняги задел и его. — …Он не может помочь, ясно? Не может!..
Последние слова прозвучали ласково.
— Мой малыш…
— Нельзя. — Рианальт попробовал обнять женщину за плечи, но она отклонилась, не вставая с колен. — Пойми же ты: он Заложник, а не всесильный маг! Да пусть бы все псу под хвост пошло — если бы только от меня зависело, я бы плюнул на всех и сказал: вперед! Но ведь не может он, пойми!
— Могу, — закусив губу, Линго встал,
— Как?!
— Все просто: у ребенка вовсе не пятнистая лихорадка. Грибок-мутант. Эта женщина, чтобы малыш лучше спал, собирала корни на болоте, вот и случайно заразила его. Ребенок не умирает, хотя и потерял много сил. Нужны примочки из соды. В селении ее можно найти?
— Да… — Рианальт был удивлен не меньше, чем если бы на его глазах произошло натуральное чудо.
— Когда-то я был врачом, — с неожиданной уверенностью проговорил Заложник.
Он не мог этого помнить, но не сомневался, что сейчас сказал правду.
Непреодолимые противоречия иногда имеют очень простые решения. А утренняя роса все-таки прекрасна!
Действительно ли бесполезны «ненужные» споры? Линго многому научили в Храме, но знать что-то хорошо — вовсе не значит знать все. Математику и музыку роднит высочайшая степень абстрактности, но из этого вовсе не следует, что любой хороший математик сумеет написать самую примитивную песенку, а каждый талантливый музыкант — не то что вывести новую формулу, а хотя бы решить без ошибок обычное уравнение. Много ли толку в понимании управляющих судьбами людей высших законов, если не получается вложить в чужую голову простенькую мысль?
По мнению Линго, его уже давным-давно должны были услышать, но нет, снова и снова чуть ли не дословно и он, и Норкрион повторяли каждый свое без малейшей подвижки. Мысль гуляла словно по заколдованному кругу: «Неужели смерть одного человека, пусть даже правителя, действительно может что-либо изменить?» — «Мы уже продумали все варианты» — и так далее.
Это утомляло Линго и (как ни странно для Заложника, который был специально обучен безропотно терпеть все, что только можно) раздражало, даже немного злило. Впрочем, злился он больше на себя, хотя и дошел в момент всплеска эмоций до почти кощунственной мысли: как же спорить-то их и не научили? Что толку в высшей цели (пусть и не слишком афишируемой), стремиться к осуществлению которой они были призваны, если у них нет навыков убеждать обычных людей? Мол, умение убеждать не входит в число главных обязанностей адептов Храма и воздействовать надо косвенно и так далее… Слабое оправдание: именно этот случай казался Линго тем самым исключением из правил, когда некоторые постулаты учения стоило попытаться изменить в открытую. Только даже высказанные, они почему-то повисали в воздухе: их упорно не желали воспринимать.