Книжный вор
Шрифт:
– Клянусь, он мухлюет, – бормотал он. Солдаты сидели в сарае, который служил им казармой, и Ганс Хуберман только что выиграл третий кон подряд. Цукер с досады швырнул карты на стол и запустил в сальные волосы трезубец грязных ногтей.
*** КОЕ-ЧТО О ***
РАЙНХОЛЬДЕ ЦУКЕРЕ
Ему двадцать четыре. Когда выигрывает кон в карты,
он злорадствует – подносит
тонкие цилиндрики табака к носу
и жадно тянет ноздрями.
– Запах победы, – говорит он.
Да, и вот еще что. Он умрет с открытым ртом.
В отличие от молодого человека по левую руку, Ганс Хуберман не злорадствовал, выигрывая. Он даже великодушно вернул всем товарищам по одной сигарете и поднес огня. Предложение приняли все, кроме Цукера. Тот схватил подношение и швырнул обратно в середину перевернутого ящика.
– Не надо мне твоих подачек, старик. – Встал и вышел.
– Что это с ним? – спросил сержант, но никто не потрудился ответить. Райнхольд Цукер был просто двадцатичетырехлетним мальчишкой, которому, хоть тресни, не везло в карты.
Не проиграй Цукер своих сигарет Гансу Хуберману, он не стал бы презирать Ганса. А не презирай он его, не занял бы место Хубермана в грузовике через несколько недель на вполне безобидной дороге.
Одно место, двое мужчин, короткий спор и я.
Убиться легче, как люди гибнут. СНЕГА СТАЛИНГРАДА
В середине января 1943 года Химмель-штрассе была сама собой – темным и унылым коридором. Лизель закрыла калитку, дошла до дверей фрау Хольцапфель и постучала. Открывший ее удивил.
Сначала Лизель подумала, что это сын фрау, но мужчина не походил ни на одного из двух братьев на фотографиях в рамке у двери. К тому же он выглядел слишком старым, хотя сказать трудно. Щеки его пестрила щетина, а глаза словно кричали от боли. Из рукава шинели спадала забинтованная рука, и сквозь повязку проступали кровавые вишни.
– Знаешь, ты приходи, наверное, попозже.
Лизель попыталась заглянуть ему за спину. И уже хотела было позвать фрау Хольцапфель, но мужчина загородил ей путь.
– Детка, – сказал он, – приходи попозже. Я за тобой зайду. Где ты живешь?
Через три с лишним часа к номеру 33 по Химмель-штрассе прибыл стук в дверь – и перед Лизель стоял тот мужчина. Кровавые вишни превратились в сливы.
– Она тебя ждет.
Снаружи, в сером ворсистом свете Лизель, не удержавшись, спросила, что у него с рукой. Мужчина шумно выпустил воздух через ноздри – один слог, – потом ответил:
– Сталинград.
– Простите? – Говоря, мужчина щурился в ветер. – Я не расслышала.
Он повторил – уже громче, и теперь расширил ответ:
– С рукой у меня Сталинград. Мне прострелили бок и оторвало три пальца. Я ответил на твой вопрос? – Он сунул здоровую руку в карман и передернулся от презрения к немецкому ветру. – Наверное, думаешь, здесь у нас холодно?
Лизель потрогала стену рядом. И не смогла соврать.
– Холодно, конечно.
Мужчина рассмеялся:
– Это не холод. – Он вытянул сигарету и сунул в рот. Одной рукой попробовал зажечь спичку. В такое ненастье это было бы трудно и с двумя руками, а уж с одной просто невозможно. Он выронил коробок и ругнулся.
Лизель подняла.
Взяла у него сигарету и сунула в рот. Но тоже не смогла прикурить.
– Надо тянуть в себя, – объяснил мужчина. – В такую погоду горит, только если затягиваешься. Verstehst?
Лизель попробовала еще, пытаясь вспомнить, как это делал Папа. Теперь ее рот наполнился дымом. Дым вскарабкался ей в зубы, расцарапал горло, но она удержалась и не закашлялась.
– Отличная работа. – Забрав сигарету и затянувшись, мужчина протянул Лизель здоровую руку, левую. – Михаэль Хольцапфель.
– Лизель Мемингер.
– Ну, идешь читать моей матери?
В этот миг за спиной Лизель возникла Роза, и девочка затылком ощутила ее потрясение.
– Михаэль? – спросила Мама. – Это ты?
Михаэль Хольцапфель кивнул.
– Guten Tag, фрау Хуберман, давно мы не виделись.
– Ты стал такой…
– Старый?
Роза еще не оправилась от потрясения, но быстро взяла себя в руки.
– Не хочешь зайти? Смотрю, ты познакомился с моей приемной дочкой… – Ее голос увял, когда она увидела окровавленную руку.
– А брат погиб, – сказал Михаэль Хольцапфель, и даже своим действующим кулаком он не мог бы нанести удара сильнее. Потому что Роза пошатнулась. На войне, конечно, убивают, но земля всегда качается под ногами, если убивают того, кто когда-то жил и дышал рядом. Оба мальчика Хольцапфелей выросли у Розы на глазах.
Постарелый молодой человек как-то сумел перечислить случившееся, не теряя присутствия духа.
– Я был в здании, где наши разместили госпиталь, и тут его принесли. За неделю до моего отъезда домой. Три дня я сидел около него, а потом он умер…
– Прости. – Будто не Розин язык это сказал. В тот вечер за спиной Лизель стояла какая-то другая женщина, но Лизель не смела оглянуться.
– Пожалуйста. – Михаэль остановил ее. – Не говорите больше ничего. Можно я заберу девочку читать? Сомневаюсь, что мать услышит хоть слово, но она просила ее привести.
– Да, бери.
Они дошли до середины дорожки, и тут Михаэль Хольцапфель опомнился и вернулся.
– Роза? – Секунда ожидания, пока Мама снова расширит дверную щель. – Я слышал, ваш сын там. В России. Я случайно встретил земляков из Молькинга, и они мне сказали. Но вы, конечно, и сами уже знаете.