Книжный вор
Шрифт:
Дорога казалась такой широкой, и когда последняя сирена растаяла в воздухе, три последних на Химмель-штрассе человека спустились в подвал Фидлеров.
– Где тебя носит? – спросил Руди. Он держал в руках чемоданчик.
Лизель опустила на пол сумку с книгами и села на нее.
– Мы пытались привести фрау Хольцапфель.
Руди огляделся.
– А где она?
– Дома. На кухне.
* * *
В дальнем углу убежища дрожал, сгорбившись, Михаэль Хольцапфель.
– Мне надо было
Его остановила Роза.
– Пожалуйста, Михаэль, ты же ни в чем не виноват.
Но молодой человек без нескольких пальцев на правой руке остался безутешен. Он съежился в глазах Розы.
– Объясните мне, – сказал он, – я не понимаю… – Откинулся назад и обмяк на стену. – Объясните мне, Роза, как она может сидеть там и ждать смерти, когда я еще хочу жить? – Кровь густела. – Зачем я хочу жить? Я не должен, а хочу.
Минуты шли, а молодой человек безутешно плакал, и у него на плече лежала рука Розы. Остальные смотрели. Михаэль не смог успокоиться, даже когда подвальная дверь распахнулась и захлопнулась и в убежище вошла фрау Хольцапфель.
Ее сын поднял голову.
Роза шагнула в сторону.
Когда старуха подошла, Михаэль повинился.
– Прости, мама, мне надо было остаться с тобой.
Фрау Хольцапфель не услышала. Только села рядом с сыном и подняла его перевязанную руку.
– У тебя опять кровь течет, – сказала она, и вместе со всеми эти двое сидели и ждали.
Лизель сунула руку в сумку и покопалась в книгах.
*** БОМБЕЖКА МЮНХЕНА ***
С 9 НА 10 МАРТА
Это была долгая ночь бомб и чтения.
Во рту у Лизель пересохло, но книжная воришка
преодолела пятьдесят четыре страницы.
Большинство детей заснули и не слышали сирен восстановленного спокойствия. Родители будили их или спящими выносили по лестнице в мир, наполненный тьмой.
Где-то вдалеке горели пожары, а я в ту ночь собрал двести с лишним убиенных душ.
И двигался в Молькинг еще за одной.
На Химмель-штрассе было чисто.
Отбой в тот раз не давали несколько часов – на случай, если угроза не вполне миновала, да и просто чтобы дым поднялся в атмосферу.
Небольшой пожар и щепку дыма вдали, где-то у Ампера, заметила Беттина Штайнер. Дым тек в небеса, и девочка показала на него пальцем.
– Смотрите.
Беттина заметила дым первой, но отреагировал быстрее всех Руди. В спешке он так и не выпустил из рук чемоданчик,
– Руди, подожди!
Руди не ждал.
Лизель видела только чемоданчик, мелькавший в просветах между ветвями, пока Руди пробирался сквозь деревья к умирающим отсветам и туманному самолету. Тот лежал и дымился на поляне у реки. Летчик пытался там приземлиться.
Метрах в двадцати Руди остановился.
Когда там появился я, он уже стоял на поляне, переводя дыхание.
Во тьме были разбросаны сучья.
Иголки и ветви усеивали траву вокруг самолета, как топливо для пожара. Слева землю прожгли три глубокие борозды. Торопливое тиканье остывающего металла ускоряло секунды и минуты, пока Руди и Лизель не простояли там, казалось, много часов. У них за спинами собиралась и росла толпа, чье дыхание и фразы липли к спине Лизель.
– Ну что, – сказал Руди, – посмотрим?
Он двинулся сквозь обломки деревьев туда, где впечаталось в землю тело самолета. Нос машины окунался в текущую воду, а изломанные крылья лежали позади.
Руди медленно пошел по кругу от хвоста, обходя самолет справа.
– Тут стекло, – сказал он. – Все застеклено.
И увидел тело.
Руди Штайнер никогда не видел такого бледного лица.
– Лизель, не подходи. – Но Лизель подошла.
И увидела: едва осмысленное лицо вражеского пилота, деревья смотрят сверху, течет река. Самолет еще несколько раз кашлянул, а голова внутри качнулась слева направо. Он сказал что-то, чего дети, естественно, понять не могли.
– Езус, Мария и Йозеф, – прошептал Руди. – Он жив.
Чемоданчик стукнулся о бок самолета, и явились новые человеческие голоса и шаги.
Пламя погасло, и утро стало глухим и черным. Ему мешал только дым, но и он скоро выдохнется.
Стена деревьев не пускала сюда краски горящего Мюнхена. Глаза Руди уже привыкли не только к темноте, но и к лицу пилота. Глаза на нем были кофейными пятнами, а по щекам и подбородку тянулись глубокие порезы. Мятый комбинезон непослушно встопорщился на груди.
Невзирая на совет Руди, Лизель подошла еще ближе, и в ту же секунду, уверяю вас, мы с ней узнали друг друга.
А ведь мы знакомы, подумал я.
Поезд и кашляющий мальчик. Снег и обезумевшая от горя девочка.
Ты выросла, подумал я, но я тебя узнал.
Она не отпрянула, не кинулась в драку со мной, но я знаю – что-то ей подсказало: я рядом. Учуяла ли она запах моего дыхания? Услышала проклятое круговое сердцебиение, что преступлением обращалось в моей гибельной груди? Не знаю, но она узнала меня, и посмотрела мне в лицо, и не отвела глаз.