Книжный вор
Шрифт:
– Непобежденный! – провозглашает распорядитель боя. – Против массы евреев и всяких других врагов германской идеи! Герр фюрер, – закончил он, – мы приветствуем вас! – Толпа: буйство.
Затем, когда все утихли, настал черед претендента.
Распорядитель обернулся к Максу, который стоял один в красном углу. Ни халата. Ни свиты. Одинокий юный еврейчик с нечистым дыханием, голой грудью, усталыми руками и ногами. Трусы на нем, конечно, были серыми. Он тоже переминался с ноги на ногу, но едва-едва – берег силы. Он немало попотел в гимнастическом зале, чтобы попасть в весовую категорию.
– Претендент! – запел распорядитель. – Из… – он сделал паузу для эффекта, – еврейской
Конца речи никто не услышал. Его заглушила брань трибун, а противник Макса тем временем скинул халат и вышел на середину ринга – к оглашению правил и рукопожатию.
– Guten Tag, герр Гитлер. – Макс кивнул, но фюрер только показал ему желтые зубы и тут же вновь прикрыл их губами.
– Господа, – начал плотный рефери в черных брюках и синей рубашке. К горлу прицеплена бабочка. – Во-первых и в главных, пусть бой будет честным. – Дальше он обращался только к фюреру. – Если, конечно, герр Гитлер, вы не начнете проигрывать. Если же такое случится, я вполне охотно закрою глаза на любые бесчестные приемы, к коим вы прибегнете, дабы размазать по рингу этот кусок еврейской вони и грязи. – Рефери с великой учтивостью кивнул. – Все ли ясно?
Тут фюрер и произнес первое слово:
– Хрустально.
Максу же рефери высказал предупреждение:
– А вам, мой еврейский приятель, я скажу, что на вашем месте я бы не лез на рожон. Совсем бы не лез. – С этим противников отослали по углам.
Мгновение-другое тишины.
И гонг.
Первым выскочил фюрер – тощий, на неуклюжих ногах, – напрыгнул на Макса и крепко ударил его в лицо. Толпа завибрировала, гонг еще звенел у нее в ушах, и довольные улыбки хлынули сквозь канаты. Изо рта Гитлера рвалось дымное дыхание, а его кулаки взлетали к Максову лицу, доставая ему по губам, по носу, по челюсти, – а Макс даже еще не вышел из своего угла. Чтобы смягчить удары, он поднял обе перчатки к лицу, но тут фюрер переключился на его ребра, почки и легкие. А глаза – о эти глаза фюрера! Такие прелестно карие – как у евреев – и такие решительные, что даже Макс замер на секунду, поймав их взгляд сквозь смачные мазки молотящих перчаток.
Бой состоял только из одного раунда, но он длился много часов, и почти все время происходило одно и то же.
Фюрер долбил еврейскую боксерскую грушу.
Все вокруг было в еврейской крови.
Будто красные дождевые тучи на белом небе ковра под ногами.
Наконец колени Макса начали подгибаться, скулы безмолвно ныли, а восторженное лицо фюрера все уменьшалось, уменьшалось, пока наконец истощенный, избитый и сломленный еврей не рухнул на ринг.
Сначала – рев.
Потом тишина.
Рефери начал отсчет. У него был золотой зуб и густые заросли волос в ноздрях.
Медленно Макс Ванденбург, еврей, поднялся на ноги и выпрямился. Голос у него срывался. Приглашение.
– Ну же, фюрер, – сказал Макс, и на сей раз, когда Адольф Гитлер бросился на своего еврейского противника, Макс увернулся и отправил его в канаты. Он ударил Гитлера семь раз, и всякий раз целил в одно и то же место.
В усы.
Но на седьмом ударе Макс промахнулся. Удар пришелся фюреру в подбородок. Тот сей же миг отлетел на канаты, переломился вперед и приземлился на колени. На этот раз отсчета не было. Рефери затаился в углу. Публика уткнулась в стаканы с пивом. Стоя на коленях, фюрер проверил, нет ли у него крови, и пригладил волосы – справа налево. Вернувшись на ноги к вящему одобрению многотысячной толпы, он чуть подвинулся вперед и вдруг сделал кое-что довольно странное. Повернулся к еврею спиной и стащил с рук перчатки.
Толпа окаменела.
– Он сдался, – прошептал кто-то, но всего через пару секунд Адольф Гитлер вскочил на канаты и заговорил с трибунами:
– Собратья немцы, – закричал он, – ведь вы видели, что здесь сейчас
– Видим, фюрер, – отвечали ему.
– Вы видите, что у врага нашлись способы – подлые способы – просочиться сквозь нашу броню и что я, очевидно, не могу выстоять портив него в одиночку? – Слова были видимы глазом. Они падали с губ фюрера, как драгоценные камни. – Посмотрите на него! Хорошенько посмотрите. – Все посмотрели. На окровавленного Макса Ванденбурга. – Пока мы с вами разговариваем, он замышляет проникнуть на вашу улицу. Занимает соседний дом. Повсюду кишит его родня, и вот он уже готовится занять ваше место. – Он… – Гитлер бросил на Макса короткий взгляд, полный отвращения. – Он скоро завладеет вами, и скоро он не за прилавком будет стоять в вашей бакалейной лавке, а сидеть в задней комнате и курить трубку. Вы и не заметите, как станете работать на него за жалкую плату, а он с трудом будет ходить под грузом собственных карманов. Вы что, будете стоять и смотреть, как он проделывает все это? Стоять в стороне, как делали раньше ваши правители, когда отдавали вашу страну кому попало, когда продавали ее за несколько подписей? Будете стоять там в бессилии? Или… – тут Гитлер переступил на один канат выше, – …подниметесь на этот ринг вместе со мной?
Макса передернуло. В животе у него заикнулся ужас.
Адольф прикончил его:
– Заберетесь сюда, чтобы нам вместе одолеть врага?
В подвале дома номер 33 по Химмель-штрассе Макс Ванденбург чувствовал на себе кулаки целой нации. Один за другим немцы лезли на ринг и сбивали Макса с ног. Ему пустили кровь. Дали вволю покорчиться. Их были миллионы – и вот Макс в последний раз поднялся на ноги…
Он смотрел, как следующий немец перебирается через канаты. Девочка, и пока она медленно шла по рингу, Макс увидел, что левую щеку ей процарапала слеза. В правой руке девочка держала газету.
– Кроссворд, – мягко сказала она, – чистый, – и протянула газету ему.
Темно.
Теперь только темно.
Только подвал. Только еврей.
Был послеобеденный час. Лизель спустилась по лестнице в подвал. Макс как раз отжимался.
Без его ведома Лизель немного понаблюдала, а когда подошла и села рядом, Макс встал и привалился к стене.
– Я тебе говорил, – спросил он у девочки, – что в последнее время мне стал сниться новый сон?
Лизель чуть повернулась, чтобы увидеть его лицо.
– Но он снится мне, когда я не сплю. – Макс показал на непылкую керосиновую лампу. – Иногда я тушу свет. Встаю тут и жду.
– Чего?
Макс поправил:
– Не чего. Кого.
Несколько секунд Лизель ничего не говорила. Беседа была из тех, когда нужно, чтобы между репликами проходило какое-то время.
– Кого же ты ждешь?
Макс не пошевелился.
– Фюрера. – Он сказал это совсем обыденно. – Потому и тренируюсь.
– Отжимаешься?
– Верно. – Он подошел к бетонной лестнице. – Каждую ночь я жду в темноте, и по этой лестнице приходит фюрер. Он спускается, и мы с ним деремся по нескольку часов.
Лизель уже стояла.
– Кто побеждает?
Сначала Макс хотел ответить, что никто, но тут заметил банки с краской, холсты и где-то на краю поля зрения – растущую кипу газет. Поглядел на прописи, длинное облако и фигуры на стене.
– Я, – сказал он.
Будто он взял ее руку, вложил ей в ладонь свои слова и свернул пальцы в кулак.