Княгиня
Шрифт:
— Нет-нет, ничего.
Кларисса склонилась над вышивкой, чтобы скрыть смущение. Если еще минуту назад она сомневалась, то теперь все сомнения отпали: Бернини действительно использовал ее как натурщицу, чтобы напомнить публике о себе. По мере продолжения беседы страх Клариссы усиливался: сейчас Олимпия даст понять, что ей все известно. И будто в подтверждение кузина спросила Бернини:
— Могу я полюбопытствовать, кавальере, кто служил вам моделью?
Кларисса невольно подняла голову. Донна Олимпия в упор глядела на нее: строго, испытующе, без тени приязни.
— Нужно быть очень
— Мне… мне казалось, вы знаете, — смущенно ответил Бернини, бросив умоляющий взгляд на Клариссу.
Когда взгляды их встретились, она, почувствовав, что краснеет, опустила голову.
— Мне очень жаль, донна Олимпия, — ответил он. — Однако мой долг художника велит мне хранить молчание.
— Да-да, конечно, — сделанным пониманием ответила Олимпия, — это я так, из чистого любопытства. Вы совершенно правы, подобные вопросы лишь отвлекают от главного. Главное ведь не то, кто вам позировал, она не в счет, главное — само произведение, а оно — ваш бесспорный успех! Но мне хотелось бы переговорить с вами сейчас совершенно о другом.
— С удовольствием готов вас выслушать, — заявил Бернини, с явным облегчением восприняв перемену темы разговора.
— В этом-то я как раз и не уверена, кавальере, — рассмеялась Олимпия. — Тема не из приятных. Как я понимаю, вы на грани банкротства? До меня даже доходят слухи, что вас намерены изгнать из вашего палаццо. Это правда?
— Всего лишь домыслы, распространяемые синьором Борромини. Он утверждает, что мой дом якобы препятствует расширению Пропаганда Фиде, и всеми средствами пытается добиться сноса. Но я не думаю, что есть серьезные основания для беспокойства.
— Разумеется, их нет и быть не может, если вспомнить о куда более серьезных вещах, о которых вам нынче приходится задумываться. Нет, — повторила Олимпия, покачав головой, — прискорбная история с колокольнями явно пошла вам во вред. Небось, все заказчики, как один, позабыли дорогу к вам? Не могу и не желаю поверить в такое. Во времена Урбана вы ведь были не кто-нибудь, а первый художник Рима.
— Как вам, наверное, известно, папа Иннокентий не проявляет ко мне подобной благосклонности. Однако я не собираюсь по этому поводу корить судьбу. Придет время, и истина восторжествует.
— Да, время, время… Но разве можно уповать только на него? Иногда, знаете, время не очень торопится раскрыть нам истину. Не забывайте — мир несправедлив, он склонен замечать лишь внешний лоск.
— Потому я и намерен продолжать работать.
— Отлично, кавальере. Ах, если бы я только знала, кто смог бы вам помочь!
И с искренним сочувствием она посмотрела Бернини прямо в глаза.
Тот выдержал достаточную паузу, затем осторожно, будто на ощупь, чтобы невзначай не сморозить лишнего, спросил:
— Не хочу показаться вам слишком назойливым и даже дерзким, но все же могу ли я просить вас, донна Олимпия, ходатайствовать обо мне перед его святейшеством папой Иннокентием?
— Меня, кавальере? — На сей раз Олимпия с прежней убедительностью разыгрывала изумление. — Я? Кем вы меня считаете? Боюсь, вы преувеличиваете мои способности — я всего лишь слабая и незаметная женщина.
— То же самое говорила о себе Агриппина, и все же Нерону
— Да-да, — согласилась донна Олимпия. Было видно, что она польщена. — У меня на самом деле сердце кровью обливается, когда я вижу, как художник, создавший такие произведения, страдает из-за, вероятно, поспешного решения. Стыд и срам для всего города.
Выразив таким образом соболезнование Бернини, донна Олимпия умолкла и, напустив на себя сосредоточенный вид, принялась лихорадочно размышлять.
— Ничего не стану вам обещать, но попытаюсь, — проговорила она после паузы. — Выберу удобное время, когда его святейшество будет готов прислушаться ко мне, и…
Она не договорила фразу. Кларисса боковым зрением заметила, как Бернини силится ответить улыбкой на улыбку донны Олимпии, и даже сумела разглядеть неподдельную мольбу в его темных глазах. Что же он должен был испытывать в эту минуту?
— Хотя, — продолжила Олимпия, — чтобы вступиться за вас, я должна быть уверена, на что могу рассчитывать, кавальере. Как мне знать, достойны ли вы моей помощи?
Кларисса видела, что Лоренцо отчаянно пытается преодолеть себя, время от времени бросая на нее полные мольбы взоры, будто она сейчас могла ему чем-то помочь.
— Всего один жест, кавальере, — вкрадчиво требовала донна Олимпия, — одно доказательство вашей надежности. Бывают моменты, когда жизнь требует от нас решимости. Помните слова Откровения? «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». [8] Между прочим, — непринужденным тоном продолжала она, — что за диковинное растение вы принесли с собой? Если не ошибаюсь, датура? Это ваш подарок мне?
8
Откровения святого Иоанна Богослова 3;15,16
Внезапно Кларисса поняла, какой подарок имеется в виду. Красноречивый подарок. И проявление необычайной чуткости… В этот миг лицо Бернини точно окаменело. Судя по всему, он принял решение, и когда Кларисса отвернулась, чтобы невзначай не встретиться с ним взглядом, извлек из кармана своего парчового одеяния продолговатый предмет. Клариссе в это мгновение показалось, что стены вот-вот раздавят ее, — ну какая же тесная эта гостиная, разве ей вместить всех их троих? Отложив пяльцы, она поднялась.
— Донна Олимпия, — слова Бернини доносились до Клариссы словно издалека, — к сожалению, я не обладаю ничем из того, что оказалось бы достойным женщины вашей красоты и вашего ума. Но сочту за счастье, если вы соблаговолите принять от вашего покорного слуги сей скромный дар.
Воссиявшая Олимпия приняла из рук Бернини шкатулку и тут же приподняла крышку.
— Кавальере! — ахнула она, мгновенно оценив содержимое. — Как-кой сюрприз! — От волнения ее голос срывался. — Это же просто чудо! Я в восторге! Чем я заслужила такую честь? Ты только посмотри! — Заикаясь от охватившей ее радости, Олимпия повернулась к Клариссе. — Нет, ты только взгляни, что преподнес мне синьор Бернини!