Княгиня
Шрифт:
Он поднял вверх палец и, придирчиво оглядев представителей своей ближайшей родни, которая по примеру папы тоже поднялась, с едва заметной улыбкой на обычно строгом лице добавил:
— И архитектор, который следит за расходами! Монсеньер Спада известил нас, что в Сан-Джованни уже почти готовы новые стены и завершены кровельные работы и расходы не превышены ни на одно скудо.
— До меня дошли слухи, — бросил через плечо продолжавший сидеть в одиночестве за столом Кампльо, — что недавно ему вручен орден короля Испании.
— Это нас весьма радует, — с удовлетворением произнес Иннокентий. — Синьор Борромини получил награду вполне
Кардиналы единодушно закивали в знак согласия, по залу прошел ропот удовлетворения. Кларисса почувствовала, как забилось ее сердце, — она была искренне рада признанию ее друга. Однако радость эта была недолгой. Стоило ей вспомнить Борромини, как тут же ее охватило непонятное чувство вины. Ведь с той встречи в обсерватории он так и не нанес ей визита, хотя она настойчиво приглашала его. Может быть, и он, увидев изображение святой Терезы, сумел разгадать заключавшийся в скульптуре смысл?
Недобрые предчувствия сделали свое — Кларисса отправилась в церковь Санта-Мария, чтобы своими глазами узреть скульптуру. И, надо сказать, работа Бернини повергла ее в ужас. Хотя ей уже приходилось видеть скульптуру в мастерской кавальере, Кларисса заметила произошедшие с ней изменения! В глазах святой, в ее лике, в каждой из пор ее мраморной кожи, в каждой складке одежды присутствовала экстатическая восторженность, пережитая самой Клариссой. С той поры как она увидела эту скульптуру, княгиня уже не могла ни с кем ее обсуждать. Любой, кто видел ее такой и кто, не вдаваясь в суть и истинное содержание мгновения, запечатленного Бернини в камне, предпочитал довольствоваться чисто внешними впечатлениями, имел полное право предать ее проклятию. Но разве право этого мира единственно верное и справедливое? К боязни Клариссы, что Борромини видел скульптуру святой Терезы, примешивался страх навсегда потерять во Франческо друга.
— Значит, вам нравится этот фонтан? — решила окончательно убедиться донна Олимпия.
— Вне всяческих сомнений, — ответил папа Иннокентий. — Вы действительно доставили нам большую радость. Но давайте все же вернемся за стол! Еда стынет, грешно пренебречь дарами Божьими.
Папа уже повернулся, однако невестка удержала его.
— Еще одна деталь, ваше святейшество. — Да?
— Эта модель, — донна Олимпия помедлила, — она… она выполнена не Борромини.
— Не Борромини?
На лице Иннокентия проступило удивление и разочарование.
— Нет, ваше святейшество. Ее отлил для вас кавальере Бернини.
— Бернини? — Папа произнес это таким топом, как будто речь шла об Антихристе. — Но мы же безо всяких оговорок отстранили его от участия в конкурсе! — Разочарование на лице быстро сменялось гневом. — Что вообразил себе этот человек? Постоянно творит такое, за что его давно пора отлучить от церкви. Совсем недавно он нагрешил тем, что представил святую Терезу самой настоящей шлюхой, а теперь набрался наглости…
— Прошу простить, ваше святейшество, я все же позволю не согласиться с вами, — не дала ему договорить донна Олимпия. — В случае с изображением Терезы следует винить не художника, который лишь отражает действительность, а ту самую порочную шлюху, которая служила ему моделью.
Кларисса в ужасе съежилась, уже готовая к тому, что донна Олимпия ткнет в нее обличающим перстом.
Но кузину, похоже, интересовал лишь папа. Она продолжила свою мысль:
— Если вы не желаете, чтобы Бернини взялся за фонтан, тогда пусть и эта
Олимпия хлопнула в ладоши, и к ней, бесшумно ступая, тут же приблизились два лакея.
— Уберите это отсюда!
— Постойте! — выкрикнул Иннокентий. — Оставьте все, как есть! Откуда нам знать, отчего Господь наделил этого жалкого грешника талантом создавать подобные произведения.
Полуобернувшись, будто собравшись отойти, понтифик неотрывно смотрел на серебряную модель, сверкавшую в свете свечей, как только что отполированная дароносица на алтаре.
— Видите богов воды, ваше святейшество? — едва слышно спросила донна Олимпия. — Преисполненные почтения к вашему святейшеству, они взирают на герб папского рода.
— Разумеется, вижу, — нехотя отозвался папа. — Вы что же, думаете, я слепец?
— Четыре потока — не только главные реки четырех стран света, — продолжала донна Олимпия, — они напоминают нами о четырех райских реках. И это потому, что вы, ваше святейшество, приблизили верующих к Раю.
— Вот как? Вы полагаете?
— Да, — с серьезным видом кивнула Олимпия, — после трех десятилетий войны вы вновь даровали людям мир. И символ этого — голубка на вершине обелиска, птица из родового герба Памфили и одновременно символ мира. Подобно голубке Ноя, она песет в клюве оливковую ветвь. Триумф христианства под знаком вашего понтификата.
Донна Олимпия замолчала, и в зале повисла тишина. Все взоры были устремлены сейчас на папу: каким же будет его решение? И Кларисса взирала на понтифика в тревожном ожидании.
После бесконечно долгой паузы Иннокентий, откашлявшись, с выражением крайнего недовольства на лице, будто решение это стоило ему нечеловеческих усилий, наконец провещал:
— Тем, у кого Бернини не в чести, лучше бы не видеть его произведений. Передайте кавальере, пусть займется возведением фонтана — согласно повелению Божьему!
9
— Отказываюсь верить в подобное! Его святейшество никогда не нарушит данного им слова!
Франческо просто онемел от изумления и возмущения. Он так и застыл с молотком и долотом в руке, при помощи которых пытался объяснить своему племяннику Бернардо и остальным каменотесам, каким должен быть херувим на продольной части здания базилики. Сейчас, стоя у голых стен епископального храма Латерана, Борромини пытался осмыслить, что произошло. Только что монсеньор Спада и кардинал Камильо Памфили сообщили Франческо решение папы отстранить его от сооружения фонтана на пьяцца Навона.
Каменотесы, побросав работу, сгрудились около пришедших. Тут же с кислой физиономией стоял и Бернардо.
— Бог ты мой! Вам что же, нечего делать? — рявкнул на них Франческо. — Чего уставились? А ну-ка работать! Быстро!
Франческо трясся от охватившего его гнева. Какие великолепные планы возникли у него, когда Иннокентий поручил ему перестраивать епископальную церковь Латерана. Правда, затем все сильно переменилось, потянулась череда разочаровании и унижений. Вместо капитальной перестройки базилики, как было запланировано вначале, Франческо под давлением обстоятельств вынужден был раз за разом менять проект, пока он не был окончательно выхолощен — от замысла Борромини не осталось и следа. А теперь папе вздумалось отобрать у него и фонтан, перепоручив работу над ним Бернини. Господи, ну почему именно Бернини, а не кому-нибудь другому?