Князь Воротынский
Шрифт:
– Главная рать мне в Ливонии нужней. А охотиться хану кто запретит? Пусть охотится. Пойти он нынче не пойдет. Доброхоты твои правы. Я уповаю на посольство, какое послал к Селиму поздравить с воцарением на престол. Новосильцев – посол мой – муж умный и ловкий. Он убедит Селима, что я не враг веры магометанской. Царь Шигалей славит Магомета, Саип-Булат Касимовский – тоже, Кайбула-царевич – в своей вере, Ибак – тоже. Князья ногайские, приказные – все сплошь своего бога славят. Известие от Новосильцева я уже получил. Ладно у него складывается. Селим, он сообщает, совсем в другую сторону нынче глядит: просит у Сигизмунда Киева, чтобы, дескать, Россию сподручней воевать. Только, разумею, он не для этого к Киеву руки свои
– Все так, только у меня есть и иная мысль: прознает хан крымский, что берешь ты под свою руку казаков низовских, поведет тумены, на охоту собранные, к Москве.
– Иван Вельский заступит путь. Сам я тоже в Коломне буду. С сыном. И в Серпухове тоже.
– Еще челом бью, государь: Фрола Фролова Разрядный приказ обошел боярством. Дай ему чин своей волей.
– Не известно мне, отчего Разрядный приказ не согласный с тобой, князь. Дознаюсь. Если недогляд, повелю исправить.
Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры? Вот самовластец и недоволен. Скорее всего, именно так. Малую паузу нарушил сам же Иван Васильевич:
– Поезжай, князь, как задумал. Не забивай голову суетными мыслями. Дела славные тебя ждут.
Оно, конечно, верно, только как от грешных мыслей отмахнешься? Что Фролу сказать на его вопросительный взгляд? Решил не объясняться со стремянным, будто ничего не произошло, хотя и чувствовал по отношению к нему себя гадко. «Ничего, все равно добьюсь у Ивана Васильевича ему чина. Добьюсь! Тогда и расскажу все…»
К удовлетворению князя Михаила Воротынского Фрол Фролов повел себя так, словно и в самом деле ничего необычного не случилось. Прежде, бывало, как ни старался, не мог он скрыть обиды, когда его обходили вниманием, теперь же не выказывал, слава Богу, ни малейшего недовольства. Вроде бы даже обрадовался, когда услышал, что остается при княжеском стремени и что через день выедут они в Почеп.
– Загодя все сготовлю к выезду, – заверил он князя и лишь спросил: – Сколько охраны?
– Не больше дюжины дружинников.
– Верно. Спорей путь, когда малое число свиты. Не обузно.
Михаил Воротынский ждал, что в пути, на привалах либо на ночевках полюбопытствует Фрол, отчего обойден, но дни шли за днями, а он даже не пытался заговорить о боярстве, словно оно его вовсе не волнует. Был Фрол как всегда жизнерадостен и услужлив.
Более трех недель они в пути. Распорядил князь Михаил Воротынский места для сторож и для самой засечной полосы уже в Стародубе, в Брянске, в Серпейске, осталась самая малость до Калуги, когда вдруг прискакал к нему вестовой от князя Ивана Вельского, главного воеводы окской рати, что Девлет-Гирей переправился уже через Оку между полками Правой и Левой руки, и те остались не у дел. Велено теперь им спешить, обогнав крымцев, к Москве для ее обороны. Туда же идет Большой полк. Князь Иван Вельский велит и ему, князю Воротынскому, быть без промедления в Царственном граде.
Поспешишь – людей насмешишь. Что он там с дюжиной своих дружинников сделает? Хорошо бы тверскую дружину себе навстречу позвать, куда как ладно было бы, но кто он такой, чтобы подобные распоряжения давать. Здесь, на порубежье, он воевода главный, здесь его приказы – не самовольство. Впрочем, как не самовольство, если он лишь по своему разумению опустопорожнит украинные города от рати. «Семь бед – один ответ!»
Когда же стал отсылать гонцов в Почеп,
То, о чем рассказал князю Воротынскому гонец главного воеводы окской рати, не давало возможности представить полностью обстановку, какая теперь сложилась между Окой и Москвой, и он пытался осмыслить все сам, чтобы действовать разумно и с пользой для ратного успеха.
Воротынский к тому же недоумевал, как могло случиться, что, готовя войско лишь к большой охоте, хан вдруг повел его на Россию. Без огнестрельного стенобитного снаряда? Без обоза? Или все сготовлено заранее, но хан так строго в секрете держал свои дела, что даже самые близкие его слуги ничего о них не знали? Только вряд ли такое могло быть. Значит, резко изменились намерения хана, и случилось то, о чем предупреждал он, князь, царя Ивана Васильевича.
Да, произошло худшее. Охота, задуманная ханом как смотр своих сил, шла по расписанному порядку. Тумены окольцевали (все уложились в срок) огромный участок степи в низовьях Дона и ждали урочного часа, чтобы начать сближение-загон. И в это самое время стали поступать донесения, что казаки ведут себя странно, не разбежались, как бывало раньше во время охот, за Дон и к Волге, а лишь позапирались в своих крепостицах. И еще добавляли посланцы темников, что среди казаков появились стрельцы московские, а со стен многих крепостиц глядят пищали.
Девлет-Гирей хотя и удивился, но предпринимать ничего не намеревался. Так рассудил: охота кончится, тогда можно будет разобраться. Но тут под рукой оказался Дивей-мурза, постепенно своими умными советами завоевавший большой авторитет у правителя и мечтавший стать такой же главной фигурой при Девлет-Гирее, каким был Субудай-богатур при Батые. Так вот этот самый Дивей-мурза предложил хану свою услугу:
– Аллах да благословит ваши, светлый хан, деяния, если вы повелите мне захватить у казаков языка. Вам, да продлит Аллах годы вашего царствования, известно, что ничего просто так не бывает.
– Ты прав, верный мой слуга. Посылай за языком.
Еще не были согнаны дикие звери в плотный круг, скорее на бойню, а не для охоты на них, а джигиты Дивей-мурзы уже доставили языка. Не из казаков, а поважнее: наткнулись на растянувшийся по степи обоз, который вез в одну из казачьих ватаг пищали, рушницы, зелье огненное и дроб, без лишнего шума захватили последнюю, изрядно отставшую повозку и доставили ее своему хозяину в целости и сохранности. Вместе с двумя стрельцами. Израненными (они яростно сопротивлялись), но живыми.
Дивей-мурза не поспешил, однако, с докладом к Девлет-Гирею. Переждал, пока окончится охота, и хан пригласит всех на пир. Из стрельцов до того времени выжал все, что можно выжать.
Собственно, сдюжили стрельцы пытки либо нет – все это не имело значения: зелье огненное, рушницы и самострелы, которыми была нагружена пароконка, говорили сами за себя, подтверждая полученные ханом уведомления.
Девлет-Гирей лично повел лучников на последний этап охоты. Газели, сайгаки, каракуйруки, дикие лошади, волки и шакалы – все сбилось в плотную массу, оцепленную плотным, в десятки фарсахов обручем конных ратников, ожидавших появления хана с лучшими стрелками. И вот Девлет-Гирей появился на белом в яблоках иноходце, натянул лук, и вмиг тучи смертоносных стрел посыпались на несчастных животных. До захода солнца не прекращалось избиение. Кончался запас стрел у одних, их сменяли другие, обруч сжимался, и даже привыкшие к крови татарские кони храпели и дрожали, чавкая копытами по лужам крови, преодолевая завалы еще трепыхавшейся в предсмертной агонии добычи.