Князь Воротынский
Шрифт:
Пришлось князьям вместе с подьячьими сидеть не единожды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли, наконец, к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки ставить сторожи, рубить города-крепости.
Первая непрерывная линия – Алатырь, Темников, Ряжск, Орел, Кромы, затем круто в Поле до Путивля, а от него к Новгород-Северскому. Но чтобы бок не был открыт, сделать линию от Калуги на Серпейск, Брянск, Стародуб, Почеп. Следующая непрерывная – Тетюков – Оскол-Змиево, вниз на Изюмскую, а там раскинуть ее вправо и влево, чтобы пересечь Муравский, Изюмский
Согласились князья Михаил и Владимир еще с одним предложением Логинова: поставить засеку перед Тулой, начав ее от Венева, довести до Волхова, а затем потянуть ее точно на юг через реку Орлик, где возвести город-крепость, на Оскол. Будут рассечены, таким образом, Муравский, Пахмуцкий и Сенной шляхи.
Почти к самому Перекопу подступала по этому плану Россия, и орды крымские лишались полностью вольного маневра, а фактор неожиданности исключался совершенно.
– Дай бы Бог нашему теляти да волка съесть, – резюмировал рожденный план князь Владимир.
– Ты не прав, брат. Мы давно уже не теляти, а крымцы не волки. Они скорее – шакалы. Одолеем их с Божьей помощью.
– От ногаев и сибирских татар как отгородимся? – не вмешиваясь в разговор братьев, спросил Логинов. – Иль самой Волги хватит?
– Там казачий полк стоит. Пока пусть службу служит, а год-другой минует, от крымцев когда засечемся, подоспеет пора и для востока.
– Иль не указывать теперь линии?
– Отчего же? Укажи. От Нижнего на Алатырь, от него – на Самару. От Самары до Саратова, а там уж и до Астрахани. От нее – на Лукоморье. К Тмуторокани.
– Теперь всем сомнениям конец. Теперь к сроку управлюсь.
– И сразу же – за устав. Еще раз поглядим на все сказанное порубежниками, отсечем лишнее и – за дело.
– С превеликим удовольствием. Управлюсь быстро.
Подьячий намеревался всего лишь неделю потратить на устав, только понадобилось времени вдвое больше. Первый вариант, правда, был подготовлен быстро, но когда они стали обсуждать его втроем, Логинов с братьями Воротынскими, появилось много поправок. Тогда князь Михаил Воротынский повелел:
– В чем мы засомневались, поправь, затем головам стоялым и станичным почитай, а уж после того детям боярским, стрельцам и казакам. Да не всем скопом, а раздельно. Пусть еще неделя, пусть две пройдет, только все сладь, чтобы порубежникам устав наш не оприч души пришелся. Не нам, а им службу служить. Я же государю челом ударю о земле, о жаловании и ином прочем, что с казной связано.
Вопреки предположению, что придется убеждать царя Ивана Васильевича (и Воротынский основательно к этому готовился), встреча с государем прошла более чем удачно.
– Скоро ли к думе готов будешь? – первым делом спросил Иван Васильевич. – Дело-то на макушку зимы, настает пора не одному тебе шевелиться. Мне еще желательно, чтоб в день Святого Ильи Муромца приговор бы боярский я утвердил.
– К первому января, дню Святого Ильи, управлюсь. Слово даю. Только дозволь, государь, еще малый срок. Чертеж изготовлен, а вот устав нужно обсудить еще с самими порубежниками. Пусть свое слово скажут.
– Лишнее дело велел. Бояре обсудят. Пусть станет это их приговором.
– Воля твоя, государь. Только без твоего слова не смею я предлагать боярам тебе одному подвластное.
– Говори.
– Взять казачьи ватаги на Азове, по Дону и иные другие, что нам тайно доброхотствуют у горла татар крымских… Чтоб Приговор боярский и им Уставом стал. А перво-наперво зелья огненного им послать, пищали да рушницы, землей не скаредничая пожаловать.
– Эка, пожаловать! Земля-то не моя.
– Верно. Но и не крымцев. Ничейная она, сохи пахаря ожидаючи истомилась.
Долго сидел в раздумье Иван Васильевич, вполне понимая, какой дерзкий шаг предстоит ему сделать, прими он совет князя Воротынского, и как взбесятся хан крымский и султан турецкий. Прикидывал, настало ли время для этого шага. Князь же Михаил Воротынский терпеливо ждал, готовя убеждения, если государь смалодушничает. Наконец Иван Васильевич заявил решительно:
– Беру! После приговора думы первым делом отправляй к ним воевод с обозами, с грамотами моими жалованными, с землемерами. Накажи, чтоб как детям боярским меряли бы и под пашни, и под перелог.
– Впятеро, а то и больше сторож потребуется для новых засек. Казаков бы звать, кто хочет. На жалование или с землей, на выбор. Да чтоб с детьми боярскими их тоже уравнять.
– Дельно. Согласен вполне.
– Сторожи и крепости всей землей рубить. Слать туда для жизни тоже отовсюду. И добровольно, и по указу воевод.
– Роспись составь. Бояре ее утвердят. Только Вологду не трожь. И Холмогоры с Архангельском.
– Там лучшие мастера…
– Сказал, не трожь, стало быть – не трожь!
Князь Михаил Воротынский знал, что государь Иван Васильевич строит в Вологде флот, не раззванивая особенно об этом во все колокола. Хотел царь всея Руси вывести его в Балтийское море неожиданно для шведов, датчан, поляков. Но знал Воротынский и то, что уже двадцать боевых кораблей ждут своего часа в устье Кубены, чтоб по повелению царскому быть переведенными в Онегу, оттуда по Свири в Ладогу, а дальше по Неве, мимо Новогорода, в море вольное. Дело, как считал Воротынский, сделано, оттого можно почти всех мастеров и подмастерии поставить на рубку крепостей в тех же вологодских лесах.
Разумно, конечно, если бы не одна загвоздка: царь продолжал строить корабли, теперь уже в тайне от своих бояр и князей. Еще целых двадцать штук повелел построить, крепче прежних и более остойчивых, ибо судьба им была определена иная: путь по бурным студеным морям. То планомерное уничтожение знатных русских родов, к чему уже приступил самовластец, а более того – дела будущие, внушали ему страх, вот он и готовил себе путь бегства из России в Англию. Вместе с казной государственной, которая перевезена была уже в Вологду и хранилась в специально для нее построенных каменных тайных погребах под охраной верных псов-опричников. Да и опричнина-то была им придумана, чтобы выкрутиться из сложного положения, в какое он попал, увезя всю казну из Москвы. Грабя купцов пошлинами, но главное, беря взаймы крупные суммы у монастырей, у удельных князей, он создал вторую казну, а после опричнины все долги свои перепоручил земщине, князей же, кому был должен, уничтожал, забирая их остальное имение себе.