Князь Воротынский
Шрифт:
Вот тебе и не чинные сторожи! Не хуже бояр мыслят. Державно. Как созвучна эта перепалка той, какая произошла у него с братом, когда они прикидывали, где предложить царю строить большие города-крепости. Он, Михаил Воротынский, настаивал углубляться как можно дальше в Дикое Поле, подступать под самый Перекоп, князь же Владимир сомневался: «Ты думаешь, тебе крымцы дадут? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Литвой тоже, Думаю, не понравится». «Верно. Никому из них города новые – не мед. Сарацины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно бить. Один раз чтобы и – наповал».
«Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще не известно, чем бы битва на Угре реке кончилась…» «Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет изловчиться против крымцев? Да, не легко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех, в конце концов, неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть даже больше, но все равно заперты будут татары-разбойники за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, думаю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. И все же поставил он все, какие хотел, крепости, заступил ими разбойничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не исполним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!»
Убедили или нет князя Владимира эти страстные слова, трудно сказать, только больше тот не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы города те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев. «Только так и делать. Рубить города в глубоких лесах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и собирать в две-три недели». «Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить». «Монастырям челом ударить. Не останутся в стороне».
Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторяли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересованностью, с той же заботой о безопасности отечества.
День за днем вел Михаил Воротынский беседы с приглашенными в Москву порубежниками, и каждая беседа все более и более вдохновляла его, хотя он привык в своей вотчине к тому, что если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела. Теперь он тоже старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ним и нижними чинами. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.
Никто не оспаривал начала и конец высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высылать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил,
Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: по полуполтине с каждого в пользу тех, кто лишнего нес службу. Не в воеводский карман штраф, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто лишку находился на стороже или лазутил в Диком Поле.
– По скольку человек в дозоры и станицы, как думаете? – спрашивал многих князь Воротынский, и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:
– То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторожливую службу.
И еще в одном проявилось твердое единство – в возмещении из царской казны убытков, которые случатся при несении службы, а тем более в сечах: коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит.
– Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.
– А если неурочная какая посылка, давали бы воеводы, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына бы по четыре-пять в день.
Но самых знатных, как виделось князю Воротынскому, было два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук государевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.
– Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям боярским, и казакам.
– Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.
– А кто не пожелает землю брать?
– Пусть на жалование.
Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не обижал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке своей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воротынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не от воевод первое слово сказано, а казаком.
– Свои глаза и уши – хорошо, только куда ладней иметь бы их еще и под сердцем крымским. Возьми бродников. Нашей же крови люди. Иль пособить откажутся? Кто-то, может, и не пожелает, забоится, но многие согласятся. К казакам на Азов, на Дон и даже на Днепр тайных людей послать, чтоб там доброхотов выискать. Казне царевой, конечно, в нагрузку, только не в ущерб. Сторицей окупятся подарки.
«А государь на меня гневался и теперь не доверяет за лазутчиков моих. Настаивать нужно. Глядишь, возьмет в толк полезность тайных сношений».
Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воротынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по предусмотрительности. Он все уже нанес на схему: и имеющиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи – Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой идет через Дон на Ряжск и круто вильнув, пересекает Воронеж-реку в верховье, соединяясь затем с Ногайским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.